У Сергея Александровича была длинная, кадыкастая шея, и казалось, он родился в неизменной белой рубашке, повязанной галстуком, в то время как Демьян Николаевич галстуки не любил, хотя и не позволял себе вольности ходить на работу без галстука.
Это были очень разные и совершенно не похожие ни по внешности, ни в привычках, ни в образе жизни люди.
А начало их дружбе положила счастливая женитьба, хотя, впрочем, и до женитьбы они были знакомы друг с другом, потому что будущие их жены были подругами детства.
Сергей Александрович ходил в то время в кожаном картузе. Он воевал в гражданскую, и у него хранилась дома шашка в черных кожаных ножнах.
— Смотри! — грозился Демьян Николаевич. — Посадят тебя за это холодное оружие, — когда Сергей Александрович доставал шашку из-за шкафа и, протерев ножны от пыли и паутины, осторожно и бесшумно выдвигал грифельно поблескивающий, избитый, источенный временем клинок.
— Ты не донесешь — кто ж узнает? — отвечал вопросом ему Сергей Александрович, загадочно поглядывая на стальную, чуть изогнутую полосу. — За нее не посадят, — уверенно заключал он и резко вгонял клинок в ножны.
— Зарубил ты хоть кого-нибудь этой шашкой? — спросил однажды Демьян Николаевич.
А Сергей Александрович откинулся на спинку стула, положил шашку на колени и, словно баюкая ее, запел, прищурив в загадочной и странной улыбке светлые, мутно-голубые, простецкие глаза жителя северной России. Пел неразборчиво какую-то старинную песню с заунывным мотивом.
— А как же?! — ответил он вдруг с ледяным, белесым блеском в прищуре.
С тех пор Демьян Николаевич никогда не спрашивал его о прошлом.
— Ну тебя в болото с твоей шашкой! — говорил он ему, если Сергей Александрович тянулся рукою за шкаф. — Спрячь ты ее куда-нибудь подальше. Ну ее!
— Не бойся, Демушка, не зарублю... Ах, Дема, дорогой! — шутил Сергей Александрович, когда по какому-либо случаю они собирались у него за хлебосольным и хмельным столом. — А ведь если подумать, мог бы и ты против меня оказаться тогда...
— Это каким же образом?! — с тихим и еще не созревшим возмущением спрашивал бледнеющий Демьян Николаевич. — Что ж я, по-твоему, против революции был, что ли?
— Да ведь у нас с тобой, Дема, может быть, разные революции были: ты за одну, я за другую. Оттого и гражданская-то началась?
— Ну, знаешь. Мне твои эти всякие... привычки кавалерийские... Что за хамство вообще-то! Почему ты себе позволяешь хамить?!
— Не обижайся, я шучу, — успокаивал его Сергей Александрович, поглаживая потертый эфес шашки. — Я ж это с печалью говорю, с тоскою... Радуюсь, что этого не случилось. А ты, чудак, обижаешься!
