— Перестань... Уши вянут.
— Нет, а если всерьез. Не ожидала? Оттого и смутилась, да?
— Я ведь и в самом деле обижусь, — сказала Дина Демьяновна с раздражением.
Но Петя Взоров, словно и не слышал ее, улыбался и говорил с чуть приметным придыханием: — В нашем роду все женщины всегда были некрасивые и вот такие широкобедрые и широкоплечие. И заметь, одна только мать вышла замуж, даже дважды, а сестры ее... Обе гуляли когда-то, девками были, а привязать к себе никого не сумели. Видишь, какая история. Демьян Николаевич увидит их и грохнется об пол. Он у тебя породистый, и вдруг такая родня. — Тебе доставляет удовольствие?
— А что?
В голосе Дины Демьяновны прорвалась лютая злость, а Петя Взоров тоже вдруг с ненавистью взглянул на нее и повторил с вызовом:
— А что?
— Ты приехал поссориться?
— А что?
— Что все это значит?
— А то, что ты очень обидела меня.
— Господи, да чем же?
— Своей реакцией.
— Какой реакцией?
— Там, на платформе, когда моих увидела, У тебя ноги подкосились. «Вот так родня!» Я ведь видел, я заметил. Да и мудрено не заметить! Когда тебя мама хотела поцеловать, ты с такой брезгливостью откинулась от нее, что все это заметили, не только я. Разве не обидно?
— Ты идиот! Ты совсем не понимаешь людей... Ты... ты... перестань сейчас же, иначе я взбешусь!
— Конечно, конечно, — усмехаясь откликнулся Петя Взоров, вышагивая чуть впереди по тропинке. — Ссориться сейчас как раз самое время. А вообще хоть внешне постарайся, хоть делай вид, что они тебе по душе. Хорошие, славные тетки... окопы рыли во время войны. Им бы памятники ставить. Ладно... Чего там говорить! Как хочешь...
Это было уже слишком, и Дина Демьяновна молча крепилась, чтоб не расплакаться.
— Почему? — спросила она наконец с дрожью в голосе. — Какое ты право... так говорить мне, обвинять? Ну какое? Я была просто смущена. Я оробела.
Она хотела сказать еще, что это очень естественно — быть в смущении, когда после стольких лет жизни, стольких ночей и дней любви она наконец-то увидела мать близкого человека, которого давно считала своим мужем, увидела родных... Она хотела сказать все это, но обида вдруг таким страданием разлилась по сердцу, так тяжело ей вдруг стало, что она не сдержалась и всхлипнула с болезненной, горькой спазмой.
— Как же ты можешь так? Зачем? — опросила она, останавливаясь. — Ведь ты заслужил пощечину. Ты понимаешь, что я сейчас сделаю? Одно слово, одно-единственное, — с неожиданным бешенством прошептала она. — И я при всех, при всех...
