— Я знаю не больше вашего, — сказал он. — А может, и меньше.
Роган ничего не понял, но ухватился за его последние слова:
— То есть почему меньше?
— Потому что меня здесь не было — я не видел ничего, кроме этого трупа. Вы тут были с утра. Это изображение вам ничего не говорит?
— Нет. Они… они шевелились. Они тогда ещё были живы? И что на них такое было? Эти пятнышки…
— Они не шевелились. Это оптическая иллюзия. Энграммы фиксируются так же, как фотографии. Иногда получается сдвиг — образы налагаются друг на друга. В данном случае этого не было.
— А эти пятнышки? Тоже оптическая иллюзия?
— Не знаю. Всё возможно. Но кажется мне, что нет. Вы как считаете, Нигрен?
Маленький доктор уже освободился от скафандра.
— Не знаю, — сказал он. — Может, это и не был артефакт. На потолке их не было, правда?
— Этих пятнышек? Нет. Только на них… и на полу. И на стенах…
— Если бы накладывалась другая проекция, они, вероятно, покрывали бы всё изображение, — сказал Нигрен. — Но это не наверняка. Слишком много случайностей в таких фиксациях…
— А голос? Это… это бормотание? — с отчаянием допытывался Роган.
— Одно слово произносилось отчётливо: «мама». Вы это слышали?
— Да. Но там было ещё что-то. «Аля… ляля…» — это повторялось…
— Повторялось потому, что я обшарил всю теменную область коры, — проворчал Сакс. — Это означает: всю зону слуховой памяти, — пояснил он Рогану. — Это и есть самое необычное…
— Эти слова?
— Нет. Не слова. Умирающий может думать о чём угодно; если б он думал о матери, это было бы абсолютно нормально. Но его слуховая память пуста. Совершенно пуста, понимаете?
— Нет. Ничего не понимаю. Как это — пуста?
— Сканирование теменных слоёв обычно не даёт результатов, — объяснил Нигрен. — Там слишком много энграмм, слишком много зафиксированных слов. Получается так, будто пытаешься читать сто книг сразу. Хаос. А у него, — он поглядел на тело, прикрытое простынёй, — у него там ничего не было. Никаких слов, кроме вот этих нескольких слогов.
— Да. Я проходил от сенсорного центра речи до самой sulcus Rolandi,[7] — сказал Сакс. — Потому эти слоги и повторялись: это были единственные уцелевшие фонетические структуры.
— А остальные? А другие?
— Нету их. — Сакс, будто теряя терпение, рывком поднял тяжёлый аппарат — даже кожаная ручка футляра заскрипела. — Просто нет их, и всё. Не спрашивайте меня, что с ними сталось. Этот человек полностью потерял слуховую память.
— А картина?
— Это дело другое. Он видел это. Мог даже не понимать, что видит, но фотоаппарат тоже ничего не понимает, однако фиксирует то, на что его нацелишь. Впрочем, не знаю, понимал он или нет… Вы мне поможете, коллега?
