Полевые заметки визуального психодиагноста | страница 102
Возводя хулы и кары небесные на «бесовские игрища», даже благопристойный церковный язык также отчасти перенял моду на «матерщинскую заразу», и браннословие в средние века становится едва ли не литературной нормой. Полемическая переписка между государственным отступником Андреем Курбским и царем Иваном Грозным даже с учетом современной цензуры поражает обилием ругательных форм («пес шелудивый, алкающий свою блевотину» – наиболее пристойное выражение). И если в то время первые лица Московского государства могли запросто себе позволить так публично выражаться на всю Московию и Речь Посполитую, то что же тогда представлял собой «народный стиль»?
В свое время одним из полюбопытствовавших оказался известный артист кино Ролан Быков. В фильме «Андрей Рублев» он играл поющего частушки скомороха. Режиссер Андрей Тарковский предложил пойти в тогдашнюю Ленинскую библиотеку, поднять подлинники и выучить десяток-другой частушек. К назначенному сроку Ролан Быков (сведения из его собственных воспоминаний) не смог пропеть режиссеру ни одной частушки… Вернее, парочку пропел, но в кино такое снимать было никак нельзя. Потому «народное творчество» состояло сплошняком из мата под незатейливую рифму. Талантливому Ролану Быкову пришлось срочно перевоплощаться в барда и выдумывать «под стиль» что-то свое, но, увы, все с теми же непристойными намеками наподобие: «А боярин боярыню… кхе!». На слове-покашливании «кхе!..» демонстрировалась соответствующая пантомима. Другого выхода не было. Иначе – явный отступ от исторической правды. Фильм смотрится как хроника и, кажется, будет шедевром еще не для одного поколения. Народный мат в фильме – это не более чем фон, но своей панорамой Андрей Тарковский как художник находит объяснение почему Русь изначальная вдруг окунулась в беспросветный мат. Виной тому прежде всего жесточайшее татаро-монгольское нашествие и полная моральная деградация феодальных князьков, рвущих друг другу глотки, чтобы выжить на крови ближнего. Смутные времена междоусобной дикости под общим гнетом внешнего врага рождают и соответствующий эпохе язык: предельно грубый, едкий, ставящий под сомнение сам смысл и веру…
Но вначале был шок от тотальной экспансии чужестранных завоевателей. Протестная форма на уровне языка порождает новый вид матерщины – в доселе неизвестных формах и выражениях. Существует гипотеза, что известное ныне мужское ругательство «на три буквы» есть русскоязычное передразнивание боевого монгольского клича «Кху-у!». Монголы ведь шли в атаку отнюдь не с криком «Ура!». Их боевой слоган имеет совершенно иную звуковую семантику. В любом случае корневой слог «ху…» как в монгольском, так и в китайском языке чрезвычайно распространен и в переводе означает «сильный». Русичи фактически передразнивали боевой клич свирепых восточных завоевателей, тем самым подтверждая для самих себя способность противостоять и сопротивляться. Плюс ко всему прочему стойкое нежелание ассимилироваться с врагом, пусть даже и более сильным. Еще – своеобразный «пароль» для своих – кто мог позволить себе насмехаться над монгольским языком, значит, не боялся завоевателей и был готов драться и дальше, невзирая на подавляющее превосходство врагов.