Советский инженер, термист-практик… Я должна быть острой, как стекло. Жечь и резать! И тогда сто тысяч будут у меня шелестеть в руках, как японские веера. Я должна сделать нечто сверхъестественное, чтобы оно потрясло его, чтобы он плакал, грыз углы стола и выл, выл, выл… У-у-у, я сделаю!..
(Села за стол, пишет.)Затемнение
Глухой переулок. Газовый фонарь. Рудаков и Гипс.
Гипс. То есть… я сегодня беседовал с богом, и бог сказал мне: мистер Гипс, уезжайте отсюда как можно скорее, иначе ваша верная жена будет выходить плакать на Темзу, как Ярославна[45] в Большом театре. Мы с вами — опера. Опера.
Рудаков. Поймите вы! Я предаю, слышите, я предаю вот этот город, кусок моего отечества.
Гипс. «Предаю» — это лирика. Давайте говорить сухим языком деловых людей. В какой стадии?
Рудаков. В той же.
Гипс. О чем позволите информировать правление?
Рудаков. Вы не знаете советской системы. Если сопротивление оказывает ведущая часть предприятия, если эта ведущая часть мобилизует рабочих, то тут мы нуль. Это уже не лирика. Дирекция со мной формально соглашается, но я же вижу, что это значит. Они протоколируют все заседания, они требуют письменных распоряжений и все это подбирают. Это значит, что меня могут раскрыть, когда факты разойдутся с документами. Вот вам сухой язык, сэр.
Гипс. Что же вы предлагаете?
Рудаков. Я страшусь! Я сдаюсь дирекции. Я — за реконструкцию. Иначе уже нельзя. Но кредиты я закрыл. Понятно? Конечно, это чепуха! Реконструкцию могут сорвать инженеры. Только.
Гипс. Покупайте.
Рудаков. Кого?
Гипс. Я, например, нашел кого. О, какой у меня выработался слух! Мембрана… Я пошел, я гулял, пою… Гуд-бай!
Входит Глеб Орестович, поравнялся с фонарем, остановился, вглядываясь в огонь. Гипс, бормоча ругательства, скрылся. Рудаков слушает.
Глеб Орестович. Что-то там толкует мне Евдоким?.. Нагрев, разогрев…
Рудаков. Глеб… температура сто двадцать…
Глеб Орестович. …восемь. Степашка, друг! Ты же умница, подлец!..
Рудаков. Глеб, ты выпил?
Глеб Орестович. Мы сейчас проверим. (Резко повернулся, идет.)
Рудаков. Гражданин лунатик!
Глеб Орестович. Что? (Остановился.)
Рудаков. У тебя у самого какая температура? Сто сорок восемь?
Глеб Орестович. А-а, ты… Не понимаю, чего ты шатаешься по ночам! У тебя бессонница?
Рудаков. А ты чего шатаешься по ночам? Влюбился?
Глеб Орестович. У нас, брат, разные дела.
Рудаков. Именно, брат.
Глеб Орестович. Да, брат, все-таки побегу сейчас в лабораторию на завод. Надо.
Рудаков
