— Ах, извини, мама, — Сэмми вскочил и взял из рук Марты тарелку с нарезанным хлебом, — и о чём я только думаю! Совсем забыл правила хорошего тона. «Разрешите предложить», как сказал герцог в великолепном мундире тайнских гусар. — И Сэм поднёс тарелку отцу.
Роберт взял один из ломтиков. Посмотрел сначала на него, потом на Марту.
— Это из Попечительства?[2] Если от них, то я не стану есть.
Их взгляды скрестились.
Он повторил упавшим голосом:
— Я тебя спрашиваю, откуда хлеб? Из Попечительства, или нет?
Марта всё ещё смотрела на него, думая о том, каким безумством с его стороны было ухлопать все их сбережения на эту забастовку. Потом она ответила:
— Нет.
— Господи, да не всё ли равно? — вмешался Сэм со своей обычной шумной весёлостью. — Никто из нас не откажется его есть, я полагаю. — Он выдержал взгляд отца все с той же дерзкой весёлостью. — Нечего так смотреть, папа. Всему бывает когда-нибудь конец. И я не больно заплачу, когда это кончится. Я хочу, наконец, взяться за работу, а не сидеть сложа руки и дожидаться, пока мать добудет какую-нибудь жратву. — Он обратился к Дэви: — Прошу вас, граф, возьмите кусок этой мочалы! Не сомневайтесь! Уверяю вас, единственное, что может случиться, — это то, что вас стошнит…
Марта вырвала тарелку из его рук.
— Я не люблю таких шуток, Сэмми! Нечего насмехаться над хорошей пищей!
Она сердито хмурилась, говоря это. Но всё же дала Сэмми самый большой ломоть. Другой протянула Гюи, а себе оставила самый маленький.
Десять часов. Дэвид взял шапку, выскользнул из дому и побрёл по неровно осевшей мостовой Инкерманской улицы. Все улицы шахтёров в Слискэйле носили названия тех мест Крыма, где были некогда одержаны славные победы. Главная улица — та, на которой жил Дэвид, — называлась «Инкерманской». Соседняя — Альминской; под ней шла Севастопольская, а в самом низу, — где жил Джо, — Балаклавская. Дэвид направился к Джо, в надежде, что тот пойдёт с ним погулять.
Ветер утих, и неожиданно выглянуло солнце. Обилие яркого света радовало мальчика, хотя и слепило непривыкшие к нему глаза. Зимой, когда он работал в шахте, он часто не видал солнца помногу дней подряд. Когда он утром спускался в шахту, было ещё темно. И так же темно бывало, когда он вечером поднимался наверх.
А сегодня день, хотя и холодный, ярко сиял, наполняя все существо Дэвида какой-то необычной радостью и смутным воспоминанием о тех редких случаях, когда отец отправлялся удить рыбу на Уонсбек и брал его с собой. Мрак и грязь шахты оставались далеко позади, вокруг был зелёный орешник и журчала чистая, прозрачная вода…
