Миша побледнел. Матери он обещал прийти домой рано, нигде не задерживаться, а тут предстоит драка. Нет, не драка. Сколько их? Раз, два, три, четыре... восемь человек. Будет избиение.
— Л за что рассчитываться? — спросил Миша.
Он старался говорить спокойно и боя не страшился, но стыдно возвращаться домой избитым, в разорванной рубахе. За спиной у Миши и Бори высокий забор. Перескочить через него и убежать на пустырь трудно и... тоже стыдно. Надо пробиться вперед, сквозь строй врагов.
— За го, чтобы отродье коновала знало свое место, — сказал Колька и двинулся на Мишу.
Он замахнулся палкой.
Мише не хватало воздуха. Он задыхался. Гнев, ярость душили его. Оскорбить память отца не смеет никто. Опередив Кольку, Миша что есть силы ударил его в подбородок. Кулак соскользнул с подбородка, и удар пришелся’в горло. Верзила Колька повалился на землю и захрипел.
— Боря, за мной! — крикнул Миша и стремительно побежал в темноту.
— Нет, не уйдешь! Ответишь теперь за Кольку.
Миша отбежал уже далеко. И только теперь, успо-
коясь немного, заметил отсутствие Бори.
«Там... Схватили его», — сообразил он и немедленно вернулся, чтобы выручить товарища.
К забору подошел тихо. Вот и Колькина ватага. Двое, вывернув Борины руки назад, держали его, остальные били по щекам ладонями.
— Колодка вонючая! — ругался кто-то. — Сапожная мазь!
Боря не подавал голоса. Колька в избиении не участвовал. Он стоял в стороне, прислонясь к забору, и рычал:
— Бейте палками! Палками!
Миша подошел еще ближе. Сумеет ли он спасти Борю? Не лучше ли бежать за ребятами? Сейчас, если схватят его, истерзают вместе с Борей, — проносилось у него в голове. И тут же возник план. Из темноты неожи-
Данне кинулся он на избивающих Борю, нанося удары обеими руками.
— Беги! — крикнул он.
И Боря побежал.
Следом за ним рванулся и Миша. Но кто-то ухватил его за рубаху, задержал на секунду; послышался треск. Рубаха разорвалась, и Миша, вырвавшись, исчез в темноте. Сзади раздавался топот преследователей. Нет, не догнать теперь. Лови ветер в поле!
Мавра Ефимовна от ужаса опустилась на табурет.
— Миша! — укоризненно прошептала она.
Он стоял перед ней с окровавленным носом и ртом. Кто-то ударил его палкой по лицу. В ожесточении боя он даже не почувствовал боли. Рубаха висела на нем клочьями.
— Мама, не сердись. Я не виноват...
И он рассказал ей, как было.
— Разве мог я оставить товарища на расправу и бежать?
Мавра Ефимовна расплакалась. Первый раз Миша видел ее плачущей. Она привлекла его к себе и поцеловала в лоб.
