За это время многие летчики нашего 33-го авиационного бомбардировочного полка совершили по сорок — пятьдесят боевых вылетов, выполняя самые разнообразные боевые задания.
Заглянув однажды в свою летную книжку, я удивился: в графе «количество боевых вылетов» стояла цифра 73, а в графе «время» — 175 часов 32 минуты. Такое время до войны можно было налетать только за целый год!
Мы воевали только два месяца, а сколько событий в жизни каждого произошло за это время! Вспомнились кинжальные трассы пулеметного огня, разрывы зенитных снарядов, падающие, охваченные пламенем самолеты над Кристинополем, Бродами, Дубно, Берестечко, Ровно, Млыновом, Любаром, Тернополем, Фастовом...
Совсем недавно над аэродромом, недалеко от Белой Церкви, где мы с Виктором Шестаковым выполняли бомбежку, пришлось вступить в бой с вражеским истребителем. Ночь была темная, моросил дождь, слепили прожекторы. Фашистский летчик оказался настойчивым и искусным в бою. Он сильно повредил наш самолет. Уже дымился правый мотор, и машиной трудно было управлять. Немецкие зенитчики, очевидно, торжествовали победу своего истребителя и цепко держали советский бомбардировщик в лучах четырех прожекторов. Но вот удалось совершить бросок в сторону и выскользнуть из лучей. Прожекторы заметались по небу, освещая тяжелые дождевые тучи. Один из них снова выхватил нас из тьмы. И сразу все четыре взяли в перекрестие. Шестаков, ошеломленный неожиданностью, увидел прямо перед собой как на ладони атакующий фашистский истребитель, но не растерялся. Длинная очередь его спаренных пулеметов прошила «мессер» от мотора до хвостового оперения... А мне в тот раз все же удалось довести израненный самолет до аэродрома.
Несколько позже, тоже ночью, но уже над другим аэродромом, я с экипажем попал под такой ураганный огонь зенитной артиллерии и пулеметов, что едва сумел вырваться. Оба мотора самолета были повреждены. Один заклинило сразу, над целью, а другой заглох только тогда, когда машина с трудом перетянула за Днепр.
Не раз я попадал с экипажем в такие передряги, что казалось — все, конец. И обходилось, однако.
А сколько трудностей еще впереди! Впрочем, поживем — увидим...
Я долго плескался у рукомойника, подставляя под струю голову, спину, грудь. Насухо вытер полотенцем лицо, шею, [33] руки, стал причесываться перед осколком зеркальца. «Неужели седина?» Да, в волосах появились белые пряди. Не зря, видимо, говорят старшие товарищи, что бывают в нашем деле такие ситуации, когда буквально в момент человек может стать седым...
