отличался лучшей маневренностью. Первый вывод, который напрашивался сам: им надо действовать
вместе.
«Ну хорошо, — рассуждал далее Дуглас, — в таком сочетании легче выиграть воздушный бой, но ведь
это не решает главной задачи. Как прикрыть столицу, когда самолетов так мало?»
— Пожалуй, сейчас самое время ехать в Мадрид, — посмотрев на часы, сказал Пумпур. — Ведь всего не
расскажешь, надо посмотреть самому.
Вот он, этот город, о котором он столько думал последнее время...
Мадрид открылся их взору во всем своем неповторимом очаровании, когда они вместе с Хулио поднялись
на верх знаменитой «Телефоники» — самого высокого здания испанской столицы, увенчанного
двухэтажной башенкой в стиле испанского барокко.
Море разноцветных крыш вокруг. Где-то там внизу, под этими крышами, творили Веласкес и Кеведо, Сурбаран и Сервантес, Кальдерон и Лопе де Вега, Гойя и Унамуно.
Протяжный вой падающих бомб прервал мысли Смушкевича. А через минуту то тут, то там взметнулись
в небо языки пламени и черные столбы дыма.
Такого видеть ему еще не приходилось. Где-то там, в море огня горел дворец герцогов Альба, из которого
дружинники и рабочие с риском для жизни спасали бесценные полотна великих мастеров. Содрогалась
от взрывов площадь Капитолия — это совсем уже рядом.
В зловещий хор звуков вплетаются артиллерийские залпы. Орудия мятежников начинают обстрел [52]
города... Несколько снарядов попадают в зал, где работают телефонистки. К счастью, снаряды почему-то
не взорвались. И девушки, будто ничего не произошло, по-прежнему вызывают Париж, Вену, Нью-Йорк, Женеву, Буэнос-Айрес... О чем услышат они, эти далекие от грохота взрывов и свиста бомб города? О
чем захотят услышать? Ведь, чтобы слушать о том, что происходит в Мадриде, надо тоже иметь
мужество.
Один за другим спускаются в зал журналисты. Нервный, побледневший француз Луи де ла Пре,
прибывший по заданию «Пари суар», передает в Париж: «Мадрид — это озеро крови, отражающее
пожар. Я вам уже сказал: я только регистрирую ужасы, я только сторонний свидетель. Но пусть мне все
же будет позволено сказать то, что я думаю. Самое сильное чувство, которое я испытал сегодня, не страх, не гнев, не жалость — это стыд.
Я стыжусь, что я человек, если человечество оказывается способным на такую резню неповинных».
Дуглас смотрел на объятый ужасом Мадрид. Нет, он не испытывал чувства стыда. Он видел то, чего не
увидел де ла Пре: между творившими все это и остальными людьми не оставалось уже ничего общего.
