Я решительно рванул на себя дверь и переступил порог.
В маленькой полутемной прихожей было пусто. Через неплотно прикрытую дверь из комнаты пробивался тусклый свет. Косой полоской он ложился на дощатый, затертый ногами пол, блеклым размытым пятном трогал край вешалки. На крайнем крюке висела армейская фуражка с черным лакированным козырьком.
- Моя фуражка, - сказал я Владимиру. - Но как она сюда попала? Может, Тоня…
Я не договорил и быстро шагнул в комнату.
За столом сидели родители Тони и ее брат Николай. В миске дымилась сваренная в «мундире» картошка, с краю стояла большая кастрюля с супом. Мать Тони, держа в руке тарелку, помешивала половником суп.
- Вам кого, гражданин? - спросила она и тут же охнула.
Тарелка упала на пол. Осколки со звоном рассыпались по полу.
- Что случилось, мама? - раздался из соседней комнаты родной для меня голос.
- Серафим вернулся. Он живой! - радостно крикнул Николай. Быстрей, Тонька!
Николай встал из-за стола и бросился к комнате Тони. Дверь приоткрылась. На секунду я увидел испуганное бледное лицо жены. Потом дверь с силой захлопнули, щелкнул замок.
- Тоня! - громко позвал я.
- Оставь ее, Серафим, - перебил меня отец Тони. - Не твоя она теперь.
Меня точно обожгло. Я обернулся и непонимающе уставился на тестя. Он молчал, сведя брови. Теща и Николай потупились.
- Как не моя?
- Так вот, - глухо ответил тесть, - не твоя, и все тут. Год назад вернулась из эвакуации, приехала к нам и вышла замуж. Свою семью разбила и другую тоже… Бесстыжая рожа. А теперь прячется. Плюнь ты на нее! [136]
- Она не виновата, - вступилась за дочь теща. - Замуж вышла, когда получила похоронную. А до этого ждала.
- Ждала, ждала! - сердито огрызнулся тесть. - Разве так солдатки ждут своих мужей! До конца войны должны ждать и еще, быть может, после войны, пока совсем надежды не останется…
Тесть поднялся со стула, подошел к двери и громыхнул в нее кулаком.
- А ну, выходи! Ответ держать будешь. Перед нами не захотела, перед мужем заставим. Ну!
За дверью послышалось всхлипывание.
- Не надо, оставьте ее, - сказал я, повернулся и быстро вышел…
Уже у вокзального перрона меня догнал Николай. Он молча протянул сложенный вдвое лист бумаги и потупился. Тоня писала торопливо и неразборчиво, буквам было тесно в косых синих линейках, и они, как в тетради первоклассника, наскакивали друг на друга. Жена извинялась за все происшедшее и просила не думать о ней плохо.
- Плохо… Разве в этом только дело? - ни к кому не обращаясь, сказал я и разорвал записку.
