Мне от такой рассудительной речи моей тинэйджерки даже расхотелось куда-либо идти.
– Малыш, обещаю тебе исправиться.
– И куртку эту ликвидируешь? – оживилась дочь.
– Ликвидирую, клянусь – подтвердив клятву жестом поднятой открытой ладони, тожественно произнесла я.
– Я тебя люблю, мамулькин, – отдав дань священному ритуалу завершения любого нашего контакта, дочь послала мне воздушный поцелуй. – А ты меня?
– И я тебя, стрекозка.
Мне хотелось поскорее выскользнуть из этого диалога. Что я могла ответить дочери? Что она права? Она ведь не против этого прикида как такового протестовала. Её чувствительная натура интуитивно улавливала прогрессирующее искажение моего внутреннего пространства, нарушение в нём естественной гармонии, проекцией которых и становилось изменение моего внешнего облика. Я и сама чувствовала, что меняюсь, позволяю нивелироваться и стираться тому, из чего состояла моя индивидуальность, сдавая то один свой рубеж, то другой, отступая под натиском безликости. Я незаметно становилась частью толпы. Я теряла себя, а дочь меня терять не хотела.
II
Знакомая с детства кованая парковая ограда всегда казалась мне не просто забором, выделявшим внутри города зону отдыха. Она была для меня границей между двумя мирами, каждый из которых жил по своим законам, и в каждом из которых текло своё время. Я узнала этот секрет ещё в детстве, когда Бабушка, тщательно принарядившись сама и придирчиво выбрав наряд для внучки, отправлялась с нею в одно из своих путешествий по чудесным мирам. Для этого нужна была сущая малость: просто перейти границу. Так было тогда. Так было и сейчас. Едва я ступила за кованую парковую ограду, как оказалась в той самой, хорошо знакомой мне, другой реальности. Мы узнали друг друга. Иначе и быть не могло. Этот гостеприимный мир вспомнил меня, как помнил всех своих гостей. Старые аллеи, которые, конечно же, видели прогулки за ручку с Бабушкой маленькой нарядной барышни, приветливо накрыли меня светло-зелёной кружевной дымкой новорождённой листвы, которую насквозь прошивали ослепительные солнечные иглы. Воздух – такой острый, пронзительный, насыщенный растворёнными в нём запахами и наполненный животворными силами – его хотелось не просто жадно вдыхать, его хотелось пить.
– Ну куда ты голову задрала? Чего там ты увидела-то? Гляди у меня, закружишься, упадёшь, а я словить не успею, – сетовала, бывало, Бабушка, поправляя соломенную шляпку с вишенками, соскочившую с головы внучки на спину и держащуюся только на лентах под подбородком.
