Перемешав бруснику и клюкву с прокаленной: крупой, Юра насыщает образовавшейся розовой смесью холостой глухариный живот. Начинку распределяет от гузки до самого горлышка, удавляя в нее потроха: пупок, сердце, печенку и горлышко. Начиняет не полностью. Крупа взбухнет и может взорвать изнутри глухаря. Тут, брат, надо с запасцем, с умом...
Покончив с начинкой. Юра достает из большой деревянной матрешки медицинских размеров кривую иглу. За иглою вытягивается крученая толстая нитка. Частым швом сращивается продольный разрез глухариного живота.
– Ножик! – тянет повар к своим ассистентам засаленную ладонь.
Глухарь толстый, жирнющий – по ягоде вольничал, зверь.
Щели кирпичного ложа сплошь заполняются глиной. Никакого доступа воздуха просочиться сюда не должно. Тут секрет мастерства. После тщательной выверки на постамент кверху грудью ложится глухарь. Теперь надо замуровать его глиной. Юра делает это бдительно, вглядчиво, вдумчиво, не спеша... Главное, чтоб без доступа воздуха.
– Гробница фараона! – взвивается чей-то смешок.
На глиняное захоронение с двух боков и на верх нагребается яро пылающий уголь, нажженный из коры и смолья. На уголь ложатся сухие, как порох, дровца, янтарная, в канифольных наплывах, кора, корни, сучья, щепа. Теперь – дай температурку!! Скоро, скоро дай! Чтобы верхняя оболочечка глины схватилась.
Юра инструктирует углежогов.
Соперник его краешком глаза, конечно же, замечает и отмечает все эти ухищрения, тонкость дела, его ювелирность и таинство. Он заметно убавил апломба, вспотел у костра, молча крутит свою рукоятку. Вместе с ней над пылающей грудой углей, словно бы при замедленной съемке, крутится и истекающий жиром глухарь. То – по ходу часовой стрелки, то – вспять. То – по ходу, то – вспять. Ожидала ли ты, сибирская птиченька, угадать на такую механику! Понаехало в твои дикие, нелюдимые вотчины всеискусных и шумных народов – всяк на свой манер тебя, птиченьку, и поджаривает. Из-за тысяч верст собрались к кострам. Повар с поваром спорят, видишь ли. Что-то будет...
Кавказец разгреб под вертелом угли и теперь «притомлял» глухаря, остужал. Крылья у птицы от лютого жара встопорщились, пальцы лапок дымились, румянились мускулистые ноги, тушка выглядела соблазнительно. Вызывающе соблазнительно!
У костров уже хлопотали помощники. Расстилали газеты, ломтями нарезали хлеб, кто-то срочно помчался за солью.
Юра пока не спешил, чему дальнозоркий южанин лишь радовался. Его верным союзником был взбодрившийся, разыгравшийся в недрах публики аппетит. Голод – критик отходчивый. Это он знал. И поэтому, как ты там ни крути, а первый глухарь должен быть несравненно вкуснее второго. И по Павлову и без Павлова. Любой грузчик докажет...
