А в самом деле, как плохо и как бездарно мы читаем, скользя по поверхности слов, не умея докопаться до истинного смысла, скрытого в каждой книге, до сложности образов и тайн настроений — не в силах утонуть в произведении, погружаясь в себя.
Но не только искусство медленного чтения я постиг в «Оленях». Постепенно меня увлек и перевод (если вообще его можно назвать другим искусством, потому что, в сущности, перевод и есть самое медленное и самое внимательное чтение).
Я привык каждый день часа по четыре минимум (а когда увлекался — то и по десять, что случалось нередко) сидеть за столом, погрузившись в перевод. Сначала просто хотелось читать по-болгарски понравившиеся мне стихи или отрывки прозы, но потом я понял, что меня увлекает само это занятие, нужное, видимо, не только потому, что искушало меня как, скажем, творческая задача или упражнение для интеллекта, но и потому, что в условиях полного исчезновения времени в заповеднике оно вносило в мою жизнь необходимый ритм и сосредоточенную обязательность, не дававшую мне совсем расслабиться. Ведь сколь сладостным ни бывает порой безделье, оно не может быть способом существования человека.
В марте зима отступила, а в апреле весна уже праздновала свою победу. На высоких северо-западных склонах еще лежал снег, в темных сосновых лесах на севере медленно таяли под ледяным настом сугробы, а лиственные леса на юге уже грелись под солнцем. В садах вокруг дворца бушевали зеленые костры. Желтым, алым, розовым и синим цветом переливались кусты и цветы, по траве, по нагретой солнцем земле и по камням засновали очнувшиеся от зимней спячки божьи твари. Хрустальный воздух звонко и радостно дрожал от торжествующего гимна птиц и насекомых, от невидимых ручьев, которые перескакивали с камня на камень, спускаясь по склонам к долине, проснувшейся после зимнего сна.
Я уже вжился в ритм этой природной жизни, помогал старикам, читал, совершал всё более длительные прогулки. И совсем не думал о том, что когда-нибудь мне придется уходить отсюда. Что-то глубоко внутри меня явно решило задержаться подольше в этом уединенном покое. Но с наступлением весны мои прогулки становились все продолжительнее, пока я не догадался, что, в сущности, просто пытаюсь найти выход из этого отрешенного от людей другого мира, в который я попал неизвестно как.
И вот однажды я решил — нет, не уходить, — а лишь поискать дорогу, по которой мог бы уйти отсюда. И, естественно, выбрал путь, по которому прибыл сюда. Не раз и осенью, и зимой я часами шагал по этой дороге, но не было и намека на близкий выход, нужно было, очевидно, идти еще дальше. Поэтому я стал готовиться к более серьезному путешествию. Набил рюкзак продуктами на несколько дней, взял спальный мешок со склада в сторожке и в одно прекрасное раннее утро отправился в путь. Мне не хотелось, чтобы мои добрые старики подумали, что я ухожу насовсем, поэтому сказал им, что иду в горы на экскурсию. И пошел по дороге на запад, потом свернул и через сосновый лес, обойдя дворец с севера, вышел на восток.
