– А вот тут ты, сестрёнка, промахнулась. – Люба засмеялась и растянулась на земле, чувствуя спиной все бугорки, все колючие травинки и растворяясь в шелесте тёмных крон. – Это не он. Это она.
Как она могла простыми, дешёвыми словами передать сладкий ток и пульсацию нежности, что билась в жилках деревьев, дышала небесной тьмой, кричала ночной птицей, звенела струнами? Не находилось словесного выражения у изгиба грустных, шелковистых бровей, нервно чувствовавших каждую ноту, каждую волну лирического чувства, нельзя было разложить на слоги и буквы рубиновый свет души. Это следовало только петь, что Люба и сделала.
– Э, генацвале! – возмутилась комната на том конце линии. – Хватит терзать мне уши плохими пародиями на Сосо Павлиашвили. Ты скажи лучше толком, как всё получилось-то?
Люба плохо представляла себе сейчас, как это – «сказать толком», но она каким-то образом рассказала. Комната сопела в трубку.
– Блин, как тебя легко развести! – проворчала она. – Одна песенка под гитару – и всё, ты уже поплыла!
– Куда я поплыла? – нахмурилась Люба.
– Да хоть прямиком в постель! – буркнул, похоже, один из плакатов. – Готов пирожок – разевай роток…
– Рокерша, ты ничего не понимаешь, – сказала Люба, морщась от банальности своих слов, но всё же пользуясь ими для убеждения этого примитивно мыслящего существа на том конце «провода». – Это надо слышать своими ушами и видеть своими глазами. И вообще, знать её. Она – порядочная, умная, грустная… Эта… эта… эта сука её бросила, я знаю. Ей до сих пор больно.
– Угум, она бросила, а ты решила подобрать. Ага. – Настольная лампа иронично мигнула. – Короче, мать… Иди-ка ты спать. Проспись сначала, а дальше видно будет. Всё, давай, споки-ноки, чмоки-чмоки. Мне работать надо.
Утром все встали вялые, помятые, бледные. Отец налил себе полную кружку пива из холодильника и залпом выпил, крякнув, причмокнув и облизнув пену с губ, мама возилась с заваркой чая с чабрецом, а бабушка приняла таблетку от давления, отмахиваясь от Пушка.
– Уйди ты, дармоед. Охламон лохматый…
Достав нераспечатанную полуторалитровую бутылку пива, отец вразвалочку направился к калитке. Мама тут же насторожилась:
– Ты куда это намылился, м?
– Дык… У Леры-то, поди, тоже отходнячок, – с кудахчущим смешком отозвался отец. – Отнесу ей хоть.
– Так, Сорокин! – В голосе мамы прозвенел суровый металл, а слова без паузы слились в одно грозно-хлёсткое «таксорокин». – Ты, похоже, жаждешь продолжения банкета? А кому завтра на работу, а?
