Дверь скрипнула, и в щель просунулась черная лапа. Гарусов вскочил и стал ее выталкивать.
— Сумасшедший! — взвизгнула Марина Борисовна. — Вы делаете ему больно! Это же кот, а не мертвое тело! Васенька, входи, мой милый, входи, дорогой.
Черный кот, слабо мяукнув, ввалился в комнату, а за ним немедленно, стройный и мужественный, вошел Водемон и поднял забрало.
— Господи, а я только руки вымыла, что за беда!
— Почему вы на ключ не запираетесь? — спросил Гарусов.
— Ключа нет. Потерялся.
— Можно заказать. Хотите, я закажу?
— Бесполезно. Заказываю и теряю. Хорошо, что я в коммунальной квартире живу. В отдельную я бы никогда не попала.
Коты завопили в терцию.
— Совсем распоясались, — сказала Марина Борисовна.
Гарусова осенило:
— Давайте я вам крючок сделаю.
— А вы умеете?
— Руками я все умею...
Гарусов выбросил котов, отыскал в недрах комнаты жестянку, пару гвоздей и за несколько минут приладил к двери вполне приличный крючок.
Марина Борисовна, подняв плечо к самому уху, смотрела на него извечно-восторженным взглядом интеллигента на мастера.
— Толя, вы гениальны.
— Что вы. Работа самая халтурная, без инструмента.
— Спасибо вам огромное.
Марина Борисовна снова вскипятила чай и заставила Гарусова сесть за стол. Гарусов ел, и ему было удивительно уютно. Время от времени кто-то из котов рыдал и бился в дверь могучим боком, но крючок только подрагивал.
— Что значит рука мастера, — говорила Марина Борисовна.
Вот уже и ночь углубилась, и коты затихли — наверно, ушли во двор доругиваться. Хлопнула наружная дверь, вернулась Анна Григорьевна, раскатилась было арией Кармен, но обо что-то стукнулась, выбранилась и ушла к себе. Гарусов все сидел.
А потом в нем словно что-то лопнуло, и он рассказал Марине Борисовне всю свою жизнь.
Через месяц Гарусов с Зоей и Ниночкой жили уже в Ленинграде, опять в общежитии для семейных. Зое здесь меньше нравилось, чем в Воронеже. Семейные были все какие-то гордые, скупо разговаривали и кухней пользовались мало, больше по столовым питались. Но Зоя не роптала, понимала, что ее дело последнее, был бы он, Гарусов, доволен. Задумал идти в науку — иди, она ему не помеха. Наоборот, все для него сделает, чтобы создать условия. Но Гарусов был теперь весь далекий, худой и холодный и на условия внимания не обращал. С горя Зоя поступила работать продавщицей в универмаг. Ниночка уже в школу ходила.
Гарусов дома почти не бывал, приходил поздно, говорил, что из института, кто его знает, может, и правду говорил. Ложился на раскладушке и подолгу на ней ворочался, звенел. По тому, что спал он отдельно, Зоя догадывалась, что у Гарусова опять какая-то женщина, но вопросов не задавала. Так они и жили во взаимном молчании.
