Вдруг он ощутил толчок в спину и услышал голос Хальвари.
– Вы что, уснули?
– Да нет, просто немного задумался.
– Задумываться сейчас некогда. Вон зашла уже вторая лодка в бухту, а вы её, получается, просмотрели.
– Извините. Постараюсь быть внимательнее.
В это время послышались на мелком гравии шаги подкованных сапог идущих в ногу людей. Диверсанты прильнули к земле. Мимо проследовал немецкий патруль, состоящий из четырёх человек, а с ними ещё двое полицейских, одетых в форму stapo. Это был пограничный наряд, который, с одной стороны, формально, каждый день в одно и то же время совершал обход этого стратегически важного участка побережья, с другой же, каждый пограничник внимательно вглядывался чуть ли не в каждый камешек, пытаясь не пропустить следы возможно действующих здесь партизан. Этот досмотр всегда был тщательным, но особенно он усилился после попытки взрыва на заводе по производству тяжёлой воды в Веморке, устроенного партизанской диверсионной группой. Знали б норвежцы, что побочный продукт, каковым являлась тяжёлая вода при производстве у них сельскохозяйственных удобрений, станет у немцев основным сырьём для опытов, связанных с изготовлением атомной бомбы, они бы взорвали завод ещё до оккупации страны. Правда, через месяц немцы всё равно восстановили бы его, а патрулирование в особо важных стратегических местах усилилось бы в несколько раз. В том числе и здесь, во фьордах, где находились базы немецких подводных лодок.
Кстати, эта узкая горловина норвежской территории вплоть до Киркенеса в фюльке Финнмарк, в десяти километрах от советской территории, так и оставалась всего лишь оккупированной без дальнейшего продвижения немецких войск в сторону Кольского полуострова. Линия фронта проходила по 4-километровому хребту Муста-Тунтури и дальше, остававшейся почти что неизменной в течение всех пяти лет войны, за исключением нескольких продвижений с боями немецких частей на восток и таких же контратак войск советских в обратном направлении. С подачи разведки самолёты авиации Северного флота, по численности уступавшие противнику, бомбили город, аэродром Хебуктен, на котором базировалась большая часть заполярной авиации Люфтваффе, а также железорудный обогатительный комбинат. Немецкие самолёты, соответственно, бомбили Мурманск, Североморск, Печенгу, Никель, причём так активно, что к середине 1942 года Мурманск практически был сожжён дотла. И было до некоторой степени странно видеть немногочисленных пленных немцев, которых вели по улицам города, засеянным картошкой, с завязанными глазами, чтобы они, не дай Бог, не увидели каких-либо секретных объектов. Что же касается баз подводных лодок, то их бомбардировки целиком и полностью полагались на донесения таких вот диверсантов, каковым с сегодняшнего дня становился и профессор. Конечно, если бы его воля в данной ситуации играла какую-нибудь роль, то он предпочёл бы стать бойцом группы «Рота Линге» или «Шетланд» и подчиняться членам правительства и непосредственно королю, которые, правда, находились в Великобритании, но последней резиденцией их в течение двух недель был именно Тромсё. Они не поддались на уговоры немцев капитулировать и успешно руководили норвежским Сопротивлением из Лондона. Королевский вензель Н7 стал символом этого Сопротивления. Профессор с возмущением читал в свободные от экспериментов у себя на Комплексе идиотские измышления, гуляющие в Интернете, о том, что, якобы, король Хокон VII был подменён в результате блестящей операции советских спецслужб во время его отправки в эмиграцию 9 июня 1940 года и вернулся в Норвегию, якобы, не он, а его подготовленный в Москве двойник. Даже если такая операция планировалась НКВД, то уже за одно только это питать какие-либо чувства к Советскому Союзу представлялось профессору преступлением и непростительной изменой. Но сейчас он был на стороне норвежского сопротивления оккупантам, и чувство ненависти к ним было сильнее чувства антипатии к СССР.
