дерзанья поэтов растут,
и атомной станции светом
огни коммунизма зажгут!
Нам дышится вольно, свободно,
и шири полей не обьять.
Мы мир отстоим всенародно!
Войне никогда не бывать!
Деревенские бабы послушали его, успокоились и снова уселись на свои стулья. Маленькие школьницы тоже вылезли из-под стола. Одна из них, хихикая, сказала:
- Ой, как я испугалась!
Махая руками как двумя оглоблями, Владик продолжал читать свою пока еще не записанную и нигде не опубликованную поэму:
- А после по улице Школьной
пойду я, усталый, домой,
и ветер с тоской беспокойной
летит над моей головой.
Вероника Захаровна выпустила тонкий и длинный клубок дыма.
- Вот вы, Владик, мне много рассказали о своих замыслах, планах, задумках. И я тоже теперь хочу вам рассказать про себя. Мне, честно говоря, и поговорить не с кем. У меня есть муж Саша, но он от литературы так далек!.. Никому мы с вами, Владик, не нужны, и если, скажем, однажды умрем, никто этого даже и не заметит.
- Да! Да! Но нужно писать, работать!
- Вот вы, Владик, задумали творческую работу. Творческую! Полны замыслов, сомнений. Может быть, вы и ошибаетесь, но вы правы. Хоть что-то да и случилось у вас сегодня в жизни, хоть что-то да и произошло. Что-то необычное, новое. А у меня ничего никогда не бывает, ничего никогда не случается, ничего не изменяется, ничего не происходит! Никогда!
Владик состроил задумчивую гримасу и вдруг, вскочив, протянул авторучку Тушновой:
- Вероника Захаровна, возьмите! От души!..
- Ну если от души...
Писательница упрятала перо в портфель и встала. Они ушли, прижавшись друг к другу.
В переулке Бухнов вдруг вспомнил, что не успел записать пришедшее ему в голову стихотворение, и встал. Он долго и сосредоточенно рассматривал закраины крыш, пока какой-то шофер не закричал ему:
- Хватит ворон ловить, олух!
2
И опять редакторы не принимали ее рассказов, хотя она уже давно перешла на новые темы. И теперь вместо редакторов Веронике стали отвечать литературные консультанты, так как она перестала кивать своим профессионализмом.
Никому не нужны были ее мысли и надежды.
И опять, как и в далекой литературной молодости, Вероника вынимала из почтового ящика толстые конверты с возвращенными рукописями. Но!.. Но, товарищи, но!.. Ведь только сейчас она начала по-настоящему и хорошо писать. Теперь для нее был неважен прежний рассказ, с которым она обивала пороги редакций. Теперь, пока приходил ответ из журнала, она писала два, три, пять новых рассказов. И чем совершенней, сильней, талантливей она писала, чем меньше значения она придавала литературным нормам и обычаям, тем более неприемлемым для редакторов становилось ее творчество.
