— Я хорошо знаю сестер Вулер как по отзывам, так и лично, — говорил папа. — Они принимают у себя малое число учениц, не больше дюжины, девочек постарше годами, а режим светский и либеральный. Одним словом…
Одним словом, Роу-Хед не имел ничего общего с Коуэн-Бриджем, все так говорили, и на этот счет можно было не беспокоиться. И все же, выбравшись из коляски перед высоким серым домом, Шарлотта вовсе бы не удивилась, если бы из-под сени порога явились мисс Эндрюс и преподобный Кэрус Уилсон и с наслаждением воскликнули: «Ах! Ты к нам вернулась!»
— Что с твоим говором? Он ирландский?
Шарлотта избегала взгляда девочки, похожего на холодный нос любопытной собаки.
— Я не замечала, что… что говорю как-то по-особенному.
— О, но в ирландском происхождении нет ничего дурного, правда. Мы на самом деле отвратительно с ними обращались — ты не находишь? Неудивительно, что они восстали. Ты ирландка или, может быть, шотландка? — Вопросительная пауза. — Тебе не нравится, что я об этом спрашиваю?
— Нет. — Темноволосую шумную девочку звали Мэри Тейлор, это ей было известно, а большего она знать не желала. — Это некультурно.
Смех с вызовом.
— Тогда почему ты мне так и не скажешь?
Потому что, потому что… тут, возможно, и кроется ключ: обнажение своего «я». Шарлотта здесь с единственной целью: учеба, работа. По сравнению с Коуэн-Бриджем преподавание в Роу-Хеде было плодотворным и творческим. Шарлотта вступила в занятия, как в пару удобных разношенных туфель. Мисс Вулер, владелица школы, которая ступала мягко, будто по мехам, и говорила с бесконечной музыкальностью, как задумчивая птичка, успокаивала и утешала своим присутствием, а в ее просторном доме никогда не хозяйничала нужда. Так что, если Шарлотте удастся держать голову склоненной над книгами (физически чересчур простая задача: близорукость стала заметной только здесь, где разрешались игры, и Шарлотте пришлось испытать унижение, когда ей бросили мяч, а она даже не сумела его разглядеть), она, возможно, доберется и до противоположного берега.
Когда с наступлением вечера другие девочки сбивались в группки, дурачились и болтали, она предпочитала прятаться за ширмой в классной комнате, чтобы обнять лисенка и немного поплакать над остротой его зубов, но это, в конце концов, ее дело. Ей решительно не хотелось, чтобы кто-то заглядывал за ширму. Однако же это произошло, и надо сказать, что получилось скорее откровение, чем вторжение.
Шарлотта позволила себе подумать о Заморне, который открывал дворцовый бал в Вердополисе, и, по всей вероятности, сама красота этой сцены вызвала у нее слезы, не замедлившие навернуться на глаза. Потом она почувствовала волнение воздуха, свет на веках. Шарлотта открыла глаза и судорожно глотнула воздух. Девочка, стоящая перед ней,
