— Где он? — спросила Элизабет, когда они собрались у кровати Марии, чтобы побыть рядом, пока не погасят свечи. Незадолго до этого доктор поставил ей на бок вытяжной пластырь, чтобы стянуть лихорадочные соки к поверхности. — Ох. Тебе больно?
— Нет, милая, по-моему, очень изящный пластырь — как думаешь? На самом деле это не так страшно, как кажется со стороны. Я действительно чувствую, будто он немного снимает жар.
Элизабет положила руку на лоб Марии.
— Да, немного. Ты по-прежнему бледная.
— Это от кровопускания, — подключилась к разговору Шарлотта. — Помнишь, когда ты болела коклюшем, мистер Эндрю делал тебе кровопускание, а Бэнни сказал, что ты похожа на сливочный сыр?
Так они и держались с тех самых пор, как Мария начала болеть. Не игнорировали, напротив, вполне свободно об этом болтали. Избегать старались только таких моментов, как вчера, когда Эмили схватила Марию за запястье, чтобы показать ей что-то в саду, и вдруг, глядя на собственные сжатые пальцы, удивленно произнесла: «Смотри, ты стала меньше меня».
— Доктор не говорил, чтобы написали домой? — спросила Элизабет.
— Нет, нет. Он никогда о таких вещах не говорит. Только: «Покажи язык, покашляй», ведь это не его дело.
Мария, поморщившись, переместилась на кровати так, чтобы опираться спиной о подушки.
Не его дело… Но и делом сестер оно стать не могло, потому что за семестр разрешалось посылать только одно письмо домой, и они уже давно использовали это право. Дело за мисс Эванс, но над ней, как всем известно, нависала тень мистера Уилсона.
— Что ж, я продолжу донимать ее этим, как только представится удобный случай, — сказала Элизабет.
Мария покачала головой.
— Это только потревожит папу.
— Знаешь, — Элизабет с улыбкой поцеловала сестру, — иногда может оказаться правильным потревожить папу.
Когда на следующее утро слуга зажег лучину и ударил в колокол, Шарлотта, одеваясь, увидела, что Марию снова лихорадит. Она медленно выпутывалась из силков сна и сновидений и, качая мокрой от пота головой, вскрикивала: «Мама! Мама!»
Эмили, сама еще полусонная, побрела по холодному полу и, опершись о подушку Марии, пробормотала:
— Но ведь мама — это ты.
Элизабет отогнала младшую сестру, потом помогла Марии сесть.
— Тяжелая ночь?
— Не из легких. Возможно, это просто жар выходит наружу, и как только он выйдет… не знаю… — Мария отбросила одеяло, потянулась за чулками. Ее худые ноги свесились с края кровати, бессильные и окоченевшие. Она посмотрела на них.
