О, прекрасная пэри, чей воинственен вид,
Ты горька, как полынь, и сладка, как набид!
Если слово твоё, словно молния, ранит,
То поступок, как чаша бальзама, целит!
Щеки Сеньки, впервые в своей богатой на сюрпризы и новые впечатления жизни получившей сходу такой замысловатый, да еще и поэтический комплимент, зарделись. Но полностью отдаться блаженству заслуженной благодарности мешал один нудящий и зудящий на грани понимания момент.
– А причем тут… этот?.. Набат? Напит? Набит? – одолело любопытство, и царевна нехотя признала свое культурологическое бескультурье.
– Набид, наш любимый напиток, – охотно пустился в пояснения стражник, – Вообще-то, он делается из фиников и изюма. Но я люблю, когда моя жена добавляет туда еще и инжир и курагу…
– Компот! – обрадовалась пониманию Серафима.
– Для взрослых, – со сладкой улыбкой согласился Селим и лукаво подмигнул.
– А, брага! – довольно ухмыльнулась Сенька. – Так бы сразу и говорил!
– «Брага» здесь не в рифму, о возвышенная пэри моих очей, – виновато заморгал сулейманин, и тут же физиономия его приобрела вид грустный и огорченный. – Но если тебе не пришелся по вкусу незрелый плод моих тщетных усилий…
– Нет, что ты, он очень… – Сенька смущенно поискала подходящее слово, и нашла: – …вкусный!
– О, слова твои – шербет для моей жажды! – отлегло от сердца Охотника, и он снова заулыбался. – И как же я безгранично рад, что после того, что случилось ночью, ты жива и здорова! А подруга твоя, небесная гурия с лицом, лишающим мужчину разума, покоя и сна?..
– Там, где-то рядом с Абуджалилем, – мотнула в сторону головой царевна, и тут же замерла. – А… остальные наши? Ты что-нибудь знаешь про…
– О, да, конечно, дивная пэри! Все они спаслись благополучно на ковре-самолете, равного которому не знала еще не только просвещенная Сулеймания, но и весь Белый Свет!
– Все четверо? – напряженно подалась вперед Сенька, боясь поверить желанной новости.
Селим наморщил лоб, словно припоминая полузабытые мелкие подробности, и уверенно кивнул, чуть не покончив жизнь самоубийством:[16]
– Да, все. Двое были без сознания, а двое – живы и здоровы, и боролись до последнего. Один, который утром был с рогами, здоровый, как ифрит, все время кричал, чтобы ковер… его ведь зовут Масдай, да?.. вернулся за вами, но…
– Боролись? – едва успокоившись, Серафима снова встревоженно свела брови. – С кем?
К ее удивлению, такой простой вопрос вызвал у старого Селима тяжелый ступор.
– Я… я… я… не знаю… не могу сказать… – сбивчиво забормотал он и отвел неловко глаза. – Я… не понял…
