Оказалось, не я его использую, а наоборот.
— Все так. Я давала тебе — ты давал мне деньги. Но фишка в том, что я никогда не притворялась другой, а вот тебе не хватило яиц быть со мной до конца честным. Молись теперь, чтобы твои так называемые друзья не сдали тебя невесте, потому что назад я тебя не приму.
— Они ничего не скажут. Им незачем со мной ссориться.
— Тогда мне жаль твою девушку. Нет ничего хуже, чем встречаться с трусливым лжецом.
В два шага он подлетает ко мне вплотную. Мы оба тяжело дышим. У него, у меня в глазах стоит ярость, кровь разносит эту отраву по венам.
— Себя пожалей. Такую меркантильную дрянь, как ты, видно издалека, не знала? — Он зажимает в кулаке мои волосы и больно дергает за них. — Я был бы с тобой честным. Но ты этого не стоишь. — Он отпускает меня с такой силой, что я больно ударяюсь о столешницу.
— Знаешь, что, Уолкер? И пары месяцев не пройдет, как ты приползешь обратно и будешь умолять подарить тебе второй шанс, потому что твоя безупречная жена не разрешит трахать себя в задницу, а мы оба знаем, как тебе это нравится. Но никакого второго шанса ты не получишь. К тому времени я найду тебе замену. Всегда находила — найду и на этот раз.
Мои слова настолько омерзительны, что он вздрагивает. Его ноздри раздуваются от гнева.
— Без меня ты никто, Блэр. Обычная шваль. А теперь пошла на хер отсюда.
Я смеюсь. Хочу сказать, что это он меня недостоин, но слова застревают в горле.
Потому что это вранье.
Я всегда знала, кто я. Смысла нет притворяться хорошей девочкой, потому что это будет полнейшая ложь. Я слишком люблю деньги, ту защищенность, которую они обеспечивают, и все те вещи, которые можно на них купить. Но пока я разворачиваюсь, выхожу из кухни и оставляю Уолкера позади, до меня доходит, что я опять облажалась. Я сделала себя уязвимой и нарушила свое обещание не позволять никому себя ранить.
Потому что именно это и сделал сейчас Уолкер.
На моем теле нет шрамов. Я не жила на улице, не сталкивалась с физическим насилием — в этом смысле мне, можно сказать, повезло, — но мало что может сравниться с отсутствием родительского внимания и пренебрежением, которым меня потчевали, как горьким лекарством, изо дня в день, пока я росла, а моя самооценка все падала.
Поверьте. Я знаю, о чем говорю.
Стоя в лифте, отделанным панелями вишневого дерева, дыша фальшивым запахом свежести от ковра, в котором утопают мои каблуки, я спрашиваю себя, как я до этого докатилась. Я не люблю Уолкера, но мне все равно больно. Мне в очередной раз показали, насколько я недостойна любви. Лифт везет меня в лобби, и пока на табло сменяются цифры этажей, я начинаю повторять свою старую знакомую считалку.
