Вот так «благодаря» пальто я оказался свой среди чужих, чужой среди своих. Старая среда меня выдавила, как инородное тело, а новая, понятное дело, отторгла. Впервые за последние годы я пытался формулировать мысли – и у меня это неплохо получалось! А значит, можно было попытаться вернуть главное дело всей моей жизни – Фотографию!
Всякий раз, как становилось невмоготу – вы понимаете, о чём речь – я надевал пальто и бродил по улицам. Вспоминал, как подло прогнали меня друзья. Как господин брезгливо вытирал руку после рукопожатия – и скрипел зубами от злости. Злость тоже была моя союзница.
Но главное, изменившее мою судьбу – пальто. В нём чувствовалась порода. Пальто молчаливо и строго не позволяло выйти с запахом перегаром, с сальными волосами, в не чищенных ботинках… Ну-с, и вот я то, что я есть. Делаю редкие снимки. Продаю в журналы, на жизнь хватает. Берлогу свою расчистил. Неплохо?
– Очень неплохо, – искренне похвалила Роза Наумовна квартиру Бориса Игнатьича. Особенно ей нравились шуршащие чёрные шторы из магнитной плёнки и крошечные пластиковые баночки из-под фотоплёнки, из которых они пили густой кофе.
Она называла его «Борик», он её ласково и необидно – «Склерозочка моя». По рассеянности, задумавшись о мировых проблемах, она могла в суп вместо приправы высыпать чайной заварки. На папину могилку вместо петуньи чуть не высадила семена брюквы кормовой. Бог не попустил: в последнюю минуту надела очки, прочитала на пакетике: «Брюква кормовая». И папочке была бы обида, и от людей стыдно.
В любую погоду каждое утро Борис Игнатьич отправлялся «искать кадр». Роза Наумовна у дверей проверяла, застегнул ли он все пуговицы пальто и закутал ли шею шарфом, и принималась готовить обед. После обеда они смотрели выведенные на монитор кадры, и Роза Наумовна вставляла умненькие замечания: «Борик, завтра я покажу ракурс, с которого это дерево на фоне заката, дай бог ясную погоду, будет смотреться потрясающе». А вечером они под ручку отправлялись в районный ДК, где Борис Игнатьич запечатлевал все культурные городские мероприятия.
Они понимали друг друга с полуслова. Оба были из эпохи, когда компьютер ещё не подчёркивал цвета «розовый» и «голубой» как фривольные ошибки, впрочем, и компьютера тогда ещё не было. И слово «субботник» тогда обозначало собственно субботник, а не мероприятие из милицейско-проституткиных будней. И тогдашний хор девушек со сцены ДК проникновенно и жалобно пел: «И дорогая не узнает, какой у парня был конец» – не ухмыляясь и не вкладывая в песню поганый смысл.
