Брала у сторожа лейку, мотыжку и обихаживала могилку. Пропалывала и поливала цветы. Вынимала спрятанную под сиренькой тряпочку, вытирала птичий помет с мраморного памятника. Потом ополаскивала руки и садилась, приятно уставшая, надолго замирала с надкушенной слойкой в руке. Думала, как бы все сложилось, если бы Андрей не погиб. Мимо шло много народу, и ей казалось, что все уважительно смотрят на ее скорбный черный силуэт.
– Погоревала, отдала дань – и хватит убиваться, – посоветовала бабТася. – Мертвый с мертвыми, живой с живыми. Какие твои годы, встретишь еще парня.
Ксендз внимательно смотрела на бабТасю: рассказать или нет, что было дальше? Что не то что живые, даже мертвые с того света могут изменить, плюнуть в самую душу.
Дальше было вот что. В Родительский день она пришла и увидела: на могиле пирует веселая, хорошо поддатая компания. И громко гадает, кто это деревья и цветы тут рассадил, кто богатое мраморное надгробие поставил вместо прежней ржавой жестяной пирамидки. Спорили, ругались. Решили, что – за счет собеса.
Среди дядек и теток была девушка, похожая на куклу Барби. Она то и дело привставала и, пошатываясь, пьяно приникала крашеными губками к холодным мраморным серым губам, столько раз целованным Ксендзом. Как Ксендз вынесла это, сидя на соседней могилке?! Как не набросилась на соперницу с кулаками, с криком: «Это мой парень, мой памятник, моя могила!» – она не знает.
– Ай-яй, чего в жизни не бывает, – дивилась бабТася. – Выходит, вас у него две девки при жизни было, да ты не знала. Вон оно когда открылось.
А если еще глубже раскручивать свою историю-матрешку? Что насчет памятника – это да, это правда, Ксендз сама заказала. Вот только с фотографией заминка вышла. Гравер попросил у нее новый снимок: старый-то, вынутый из круглого железного окошечка, выцвел.
А у нее не было фотографии, и быть не могло. Самозванка она, никто солдату. И на заброшенную, неухоженную, заросшую пыреем солдатскую могилу наткнулась случайно. Только и была на жестяной пирамидке ржавая табличка, что погиб от роду девятнадцати лет в Чечне, что зовут Андреем. Тогда училище хоронило физрука, а Ксендз пошла побродить по кладбищу…
Правда, как всегда, отыскала Ксенда, взяла за шкирку, встряхнула и сурово, как следователь, прикрикнула:
– Взгляд не отводить! В глаза мне смотреть! В глаза!
Ксендз отчаянно посмотрела правде в глаза и призналась сама себе: при жизни, перед армией, этот красавчик Андрей небось ходил на дискотеки, тянул из банки пиво, тискал кукол Барби. А такую, как Ксендз, в упор бы не заметил. И это было единственной правдой.
