— Привет, Эштон.
Оглянувшись через плечо, я вижу красивую латиноамериканку, хлопающую длинными, накладными ресницами в сторону Эштона. Я сразу же узнаю ее голос — тот самый, из уборной, — только на этот раз она по максимуму добавила в него страстности из разряда «пойдем со мной домой».
Эштон оборачивается к ней не сразу. Он не торопится, медленно повернувшись на стуле, и кладет руку на спинку. Когда он, наконец, оказывается с ней лицом к лицу, его взгляд проскальзывает по ее фигуристому, подтянутому телу.
Я закатываю глаза, испытывая подавляющее желание дать ему подзатыльник.
— Привет? — говорит, в конце концов, Эштон, и из-за его интонации я не могу понять, то ли это привет в смысле «Мы знакомы?» или привет в смысле «Чего ты ко мне лезешь?». Наверное, ее беспокоит тот же вопрос, потому что она нервно облизывает свои красные губы.
— Мы…встречались в прошлом году. Я буду там, если захочешь выпить. — Она показывает налево, кокетливо взмахнув длинными, кудрявыми черными волосами, но я замечаю, что голос ее стал немного менее страстным и чуть более неуверенным.
Медленно кивнув, он вежливо ей улыбается (а не ухмыляется, флиртуя) и говорит:
— Ладно, спасибо. — А потом его рука сползает вниз, и он отворачивается, снова садясь лицом к нашему столику. Он делает глоток и смотрит на свой телефон.
Я оглядываюсь и вижу, что девушка молча уходит. Ее эксгибиционистское эго теперь стало намного меньше, чем было до того, как она подошла.
Мне надо бы ей посочувствовать. Он не вел себя откровенно грубо, но точно не был дружелюбен.
Знаю, что должна посочувствовать.
Но не сочувствую. Не хочу, чтобы он шел домой с ней. Ни с кем не хочу.
Вместо этого я чувствую раздувающийся в груди пузырь облегчения. Пузырь, который заставляет меня сболтнуть такие глупые вещи, как:
— Я слышала, как в уборной она говорила о тебе.
Как только слова срываются с языка, я жалею, что их произнесла. Зачем, черт возьми, я это сказала?
— Да что ты? — Взгляд Эштона метнулся ко мне. — И что же она говорила?
Из-за того, как сверкнул в его глазах огонек узнавания, я понимаю, что он помнит ее и прекрасно догадывается, что бы она могла сказать.
Я делаю очень большой глоток. Взгляд Эштона опускается на мои губы, и я замираю, подняв стакан, чтобы спрятать их. Его улыбка становится шире. «Ему нравится причинять мне неудобство». Парень настолько уверен в себе, что мне аж тошно становится. И у меня нет совершенно никакого желания этому способствовать, сказав правду.
