К своему облегчению, я поняла, что вопрос «привез ли?» относился к папиросам. Юстин закурил, устроившись на крышке люка, закурил с таким жадным наслаждением, что я впервые позавидовала курильщику.
— На… — он сунул мне пачку, — кури, — и снова захохотал.
— Как погода? — спросил Вега.
— А… — Юстин махнул рукой. — Дерьмо! Я ж, блин, шо сделал, нафиг… — он затянулся так, что щеки ввалились.
— Что опять? — напугался шеф.
— Я ш, мать ее, антенну зашиб. Те…рь буфер менять надо. А я шо… Я ш говорю: один глаз ни х… не видит. Другой видит х…во! А эти шо сделали… Лохмы развесили… Я шо, обязан? Этим, блин, циркачам все пох… А мне шо? Я сказал… — он еще раз мощно затянулся, и папироса закончилась. — Я сказал, все! Грузи свою козу. А то они мне навешают…
Вега подвел меня к люку, очевидно, собирался подсадить, когда я начну карабкаться… Люк имел приличную высоту, предполагающую навыки подтягивания на турнике. К тому же, сужался во чреве летательного аппарата.
— Ща мы ее загрузим, — пообещал Юстин и подпрыгнул, чтобы схватиться за узкое горло посадочного рукава, но сорвался, и, пока летел вниз, завернул такой матерный каскад, от которого у меня снова заложило уши.
Сколько раз я ни пыталась после воспроизвести текст, чтобы разложить его на лексические составляющие, ничего из этой затеи не вышло. Следующая попытка Юстину удалась.
— Суй ее… — донеслось из дыры. — Да не ту… у, ё…! Вверх ногами!
Узкая горловина оказалась резиновой. Мои пуговицы посыпались вниз, а тело было уложено горизонтальным зигзагом между металлических бочек, подпирающих потолок салона. От юстиновых стараний разместить мое тело, бочки дребезжали. Из них сыпался вонючий порошок. Телу было уже все равно, а душа мечтала об одном: что бы со мной ни произошло, лишь бы поскорее закончилось.
— Подверни снизу! — кричал Юстин в резиновую дыру. — Да, ё… Шо ты делаешь? Ты мне ща резьбу сорвешь!
С ужасом я поняла, что мое дальнейшее путешествие будет происходить без шефа, и устроила такую истерику, что Юстин на минуту забыл все ругательства, а утешительных слов не вспомнил. Это была первая истерика, устроенная мною при исполнении должностных обязанностей. После нее я дала зарок, впредь держать себя в руках. И с тех пор после каждой новой истерики зарекалась снова и снова. Мое секторианское детство подходило к концу, впереди ждала работа, серьезная и тяжелая, а я не имела морального права требовать отсрочки.
— Ну, шо ты будешь делать… — досадовал Юстин. — Где тебя нашли, реву такую? Ы…ы…ы… Погляди-ка, невеста уже, девка, а ревет, как маленькая… Как ни стыдно, как ни стыдно…
