Прижимаясь к стенам домов, Миртала, словно тонкая быстрая тень, пробегала через рынок. Она впервые оказалась в столь поздний час возле страшной таверны. Обычно она возвращалась рано, на закате солнца. Сегодня она припозднилась. Долго разговаривала с художником, отвечая на его вопросы. Постепенно она осмелела и рассказала ему о своем детстве, которое она провела на плоской крыше маленького домика Менахема рядом с помойками узкой улочки вместе с названным братом Ионатаном, который был так к ней ласков, так сильно ее любил, а потом ушел защищать Иерусалим и… больше не вернулся. Рассказала она и о своих тихих и долгих раздумьях у входа в рощу Эгерии, куда она каждый день приносила еду названому отцу своему; а потом об увлечении ткацким искусством: в ее склонившейся над станком голове мелькали все новые и новые, один лучше другого, узоры, а потом еще о печали, которой наполняло ее грязное, дурное, вонючее предместье, и о тревоге, которую нагонял на нее сириец Силас, враг ее отца, и ее саму часто донимавший нахальными жестами и словами…
Вот и теперь ей снова слышится голос Силаса! О! Этот голос вырывается из толпы, бежит за ней, сливаясь с другим каким-то голосом, женским, который она тоже слышала когда-то… Ее точно преследуют эти два хриплых глумливых голоса, чей смех подобен скорее животному гоготу и ржанию. К тому же ее преследует и не отстает от нее гул топота… У нее не осталось никаких сомнений: в прозрачных сумерках за ней гнался сидевший перед таверной Силас. Она побежала так быстро, насколько хватило у нее духу. На рыночной площади не было никого, дома в эту пору накрепко закрыты, террасы пусты, и там… этот страшный, пьяный, безумный шум таверны…
— Клянусь Молохом и Велиалом, богами предков моих, на сей раз ты не уйдешь от меня, тощая перепелка! Вот схвачу тебя и как следует попотчую свининкой и моими объятиями…
— Нет, Силас, дай-ка сперва я когти мои в нее запущу, в эту проклятую ткачиху, которая того и гляди скоро у меня работу отберет у достойной Фании! — слышался едва переводивший дыхание женский голос.
Жуткий страх не помешал Миртале узнать голос египтянки Хромии, смуглой горничной Фании, которая в доме претора часто бросала на нее испепеляющие взгляды. Она завидовала, что ее госпожа столь ласкова с Мирталой, и боялась, что ей предпочтут еврейскую девочку из Тибрского заречья.
— А ну-ка, помоги нам, Бабас! — крикнул Силас человеку, который в этот момент выбежал из таверны на рыночную площадь. — Твои ноги длиннее моих и крепче, так помоги же мне и Хромии изловить эту гадину, что выползла из змеиной норы!
