— Артемидор! Артемидор!
Это звал художника один из учеников его, худощавый юноша, — он спустился с подмостков на пол портика и теперь рукой показывал мастеру одну из лилий или роз гирлянды, которая снизу могла казаться слишком маленькой и невыразительной. Оставаясь на своем месте, Артемидор грациозно изогнулся и взглянул на делавшего ему замечания молодого ученика. Вместе с тем его взгляд упал и на девушку в полинявшем платье, державшую на плече ленты с великолепными ткаными узорами, с головой, покрытой множеством огненных кудряшек, с молитвенно сложенными руками, с не отрывавшимся от него взглядом черных очей. Это покорное немое обожание обратило на себя благосклонное внимание мастера. Ласково и весело взглянул он на нее, но тут же отвернулся и снова погрузился в работу. Ничего странного. Ибо что общего могло быть между еврейской девушкой, чуть ли не нищенкой, и прекрасным и знаменитым на весь Рим художником Артемидором? Тем не менее на следующий день, когда он оторвал кисть свою от уже законченного маленького фавна, он снова посмотрел вниз и на секунду задержал взгляд на обращенном к нему девичьем лице. Девушка не отвела глаз. Они улыбнулись друг другу. Вскоре после Артемидор пришел к портику в сопровождении одного лишь ученика. Он долго рисовал, а потом, не отрываясь от работы, небрежно склонил голову и спросил:
— Кто ты, девушка?
Она ответила сдавленным голосом:
— Еврейка.
Артемидор громко рассмеялся.
— Если бы ты мне ответила иначе, я бы сказал, что ты врешь. Солнце Азии разожгло огонь в твоих волосах и глазах.
— Солнце Азии не разожгло огня ни в моих волосах, ни в глазах. Я родилась в Риме.
— Вот как! Клянусь Юпитером! Риму за тебя не стыдно. Немного забавно звучит латинская речь в твоих устах, но тем самым делает тебя оригинальной, а все оригинальное теперь в моде у римлян. Как тебя зовут?
— Миртала.
— И имя диковинное. Где ты живешь?
— В Тибрском заречье.
— Мои соболезнования. Нога моя никогда бы не ступила туда…
Он еще немного посмотрел на нее и вернулся к своей работе. Некоторое время спустя он снова взглянул вниз, как будто хотел проверить, ушла ли она. Но она продолжала стоять на том же самом месте и, скрестив руки на груди, смотрела вдаль мечтательным взором. Полоска солнечных лучей, закравшись под карниз портика, разожгла тысячи искр в ее волосах и в ниспадавших с плеча узорчатых лентах. В глазах художника блеснуло что-то вроде восхищения.
— Это твои работы? — спросил он.
