Если бы капиталисты — французы и англичане — удержали советский Архангельск, они сделали бы и нас своими рабами. Но они здорово ошиблись! Правда, они поиздевались над нами: битком набили тюрьмы, а кто был поопаснее, отправили на каторгу и для наблюдения над нами послали таких собак, что даже ихние же французские солдаты плакали… Были и такие случаи…
Бывало — осматривают нас на морозе. Выстроит доктор человек 70 на снегу, велит раздеться. Мороз — дышать нечем. Зубы стучат! А доктор не торопится,— расхаживает.
Помню, как-то раз я совсем обледенел. Готов был броситься на него с кулаками. Но не мог этого сделать: за это расстреляли бы не только меня, но и многих других.
Подошел ко мне этот доктор,— колониальный чиновник — и спрашивает:
— Служил?
— Служил,— отвечаю я.
— Много нашего брата убил?
— Давно было. Не помню.
Посмотрел на меня доктор, помолчал, а потом и говорит: — Пошел вон, собака! Стану я тебя лечить! Дожидайся!.. Ударил меня по лицу стэком, а вечером посадил в карцер.
— А это что такое, папа?—полюбопытствовал Юрик.
— Вы даже не знаете, что такое карцер!—воскликнул дядя Саша.
— Эх вы, желторотые цыплята! Городового бы вам показать.
Лева Пассер, Алеша Черногоров, озорник Вовка и даже Юрик и Сережа-пионер переглянулись друг с другом и смущенно улыбнулись: дескать, как же это, товарищи, у нас вышло? Никто из нас не знает такой вещи? Вот тебе на-аа! Промахнулись!.. Старик теперь будет смеяться.
— И не узнаете ребятишки!— воскликнул дядя Саша.
Карцеры уничтожила советская власть, а раньше они были не только в тюрьмах, но и в солдатских казармах и даже в школах, особенно в военных. Вот время-то было!..
— А как, папа, строились карцеры?— спросил Юрик.
— А вот как: вообрази себе маленькую комнатку — два шага в длину, один — в ширину. Окон, печки, стола, стула, постели — ничего нет! Дверь железная, тяжелая. В комнате темно, холодно, сыро, плесень, грязь, крысы. В таком каменном мешке тихо, как в земле, в гробу, в могиле. Эта тишина очень действует на того, кто сидит в карцере.
Такой карцер был у белых в Архангельской тюрьме.
Вот и подумайте теперь: сидит человек день, сидит ночь. Сидит вторые сутки, третьи, четвертые, пятые… и не знает конца своему сидению… а кругом — жуткая тишина. Думает, бедняга, обо всем —мысли лезут в голову о свободе, о свете, о воздухе. Ухо слышит малейший шорох — капля упадет на каменный пол или мокрица пробежит по стене.
Никто не знает из заключенных, кто сидит в этом гробу. Плачет ли он там или сходит с ума… смеется.
