Он вдруг вспомнил тот зимний день, когда увозил Тагрыт из яранги в свое стойбище. Она плакала. Это лицо часто вспоминалось ему.
— Почему ты плакала, когда я увозил тебя от отца? — спросил вдруг он. Тагрыт молчала, а про себя подумала: «Сколько лет прошло, а он помнит».
— Может, ты хотела другого мужа? — допытывался Ыппыле.
— Нет, я боялась тебя.
— Боялась? Почему тогда пришла сегодня?
Тагрыт опустилась на шкуру, отвернулась от него и спокойно ответила:
— Ты был первым мужчиной у меня. И еще пришла сказать, что больше не боюсь.
Потом Тагрыт стала рассказывать о своей жизни, о том, что второй раз была замужем, но муж умер от какой-то болезни, и она снова одна: детей у них не было. И еще в ту ночь Тагрыт плакала и упрекала Ыппыле, что в молодости он распоряжался ею как вещью, заставлял спать с танныт-торговцами. Он не понимал ее обиды и пытался объяснить, что поступал так потому, что это нужно было, чтобы не терять дружбы с танныт. Она говорила, что теперь нет таких обычаев, что новая власть считает женщин такими же людьми, как и мужчин. Уходя, Тагрыт сказала, что снова станет его женой, если он вступит в колхоз и будет уважать новый закон.
Стояла ранняя осень. Снег еще не выпал, но по утрам воздух уже наполняется легкой стынью, как будто его держат всю ночь в огромных ящиках со льдом. Легко дышать таким воздухом: он сам вливается в грудь, в нем нежный аромат подмороженных тундровых ягод.
Давно, очень давно, когда Ыппыле даже не думал, что будет таким старым, как сейчас, мать говорила: «Если в тело человека закралась болезнь, он должен уползти в тундру и долго дышать воздухом ранней осени. Недугу понравится пахучий воздух, и он вылезет из человека, чтобы посмотреть на тундру».
Ыппыле пошел в тундру, когда ноги стали чуть-чуть держать его. Он прошел через весь поселок, ничего не видя, ничего не замечая, думая лишь об одном, что нужно не упасть, подняться на небольшой перевал, за которым открывалась захватывающая даль, где духи болезни, соблазнившись свежестью воздуха, выйдут из него.
На вершине перевала старик упал в изнеможении. Он прильнул лицом к холодным веточкам черных ягод шикши и дышал, дышал всей грудью. Долго лежал он так, а когда приподнялся, голова слегка еще кружилась от усталости.
Впереди простиралась тундра, желтая, как переспелая морошка. Влажная синь утра висела над ней. Далеко внизу виднелась река, извилистая, разветвленная, вроде тундрового куста, что растет на склонах сопок. Многочисленные озера на берегах реки кажутся отсюда листьями огромного куста. Он смотрел на тундру и впервые за много, много лет чуть не заплакал.
