Когда совершенно стемнело, я взвалил на плечи спальный мешок и под покровом ночи стал потихоньку продвигаться к гусиному берегу. Главная трудность состояла в том, чтобы не вспугнуть по дороге крикливых ангыров, в большом количестве кормящихся по бесчисленным лужам и старицам, заросшим осокой. Такие лужи я обходил стороной. Все же одну из них я прозевал и ввалился прямо в воду. В ту же секунду буквально у меня из-под ног с отчаянным криком взвились два ангыра, мирно набивавшие там свои зобы. Я упал в траву. С ближайшей лужи, громко хлопая крыльями, взлетело еще штук пять ангыров, и я уже, дрожа от досады, думал, что ночной скандал будет разрастаться, как снежный ком, пущенный с горы. Но нет, дальше дело не пошло. Потревоженные ангыры, обиженно постанывая, улетели прочь, и вновь восстановилась тишина.
В полночь я добрался, наконец, до берега, преодолев последнюю сотню метров ползком. Вдоль берега тянулся невысокий бугор, поросший жестким тростником. Здесь я и замаскировался, забросав мешок старой травой. Впрочем, выгоревший на солнце буровато-зеленый чехол мешка сам по себе был отличной маскировкой. Затем оставалось залезть в мешок и ждать.
Гуси были где-то рядом. Они шумели и плескались на отмели прямо передо мной, переговаривались вполголоса и иногда даже ссорились. Но как я ни напрягал зрение, разглядеть ничего не удавалось. Небо было чистое, ночь холодная и тихая. Ослепительное сверкание мириад звезд создавало впечатление хорошей освещенности, но на самом деле тьма была хоть глаз выколи.
Я дремал, время от времени прислушиваясь к шорохам и голосам вокруг. Протяжные, стонущие крики куликов-перевозчиков, мелодичный свист улитов, кряканье уток и тихое гоканье гусей мешались с плеском кормящихся на отмели птиц.
Под утро пал густой туман. Рассветало быстро, но туман тоже становился гуще. Я уже выполз по пояс из мешка и лежал с дробовиком на изготовку, пристально вглядываясь в белое молоко тумана. Наконец, впереди четко проступили силуэты плывущих по воде крупных птиц. Лязгая зубами от холодной росы и стараясь унять дрожь, я прицелился и выпалил сразу из обоих стволов. Раздался такой грохот, что показалось, будто обрушилась гора. Спокойно кормившиеся птицы в панике кинулись, кто куда. Несколько минут слышались тревожные крики, а над головой со свистом проносились стая за стаей. Затем все стихло.
Для того чтобы так грубо ломать прекрасное утро, надо иметь серьезные причины. В данном случае добытый гусь был бы наилучшим оправданием, но, увы, его не оказалось. На том месте, куда я стрелял, плавало только несколько перьев. Вконец расстроенный, я заполз в спальный мешок и, кое-как согревшись, заснул, втайне надеясь, что после рассвета какой-нибудь гусь наскочит на засаду.
