Летом выволокут такую тушу на берег — деревня сбегается: рубят ее топором на куски — по дворам раздают. В тот день все Большемихайловское пельмени из калуги стряпает. А одному семейству в летние дни что с такой махиной делать?
Правда, первое время и наш народ дикой был. Рыба ему в диковинку была незнакомая — кета, калуга. Кету поперву не знали толком, как и солить. Кетовую красную икру — еще на моей памяти — на берег вместе с кишками выбрасывали. А осетровую и калужью черную икру складывали в противни — в русских печках жир вытапливали. Черную икру тоже солить еще не умели — наука эта позже пришла. А жир от икры не ели, боялись, он по хозяйству шел — сапоги смазать, колеса на телеге.
Кету есть русские тоже долго боялись: мало ли что может стрястись от неведомой рыбы… Но потом стали присматриваться: как гиляки ее едят? Распялят на палках и жарят на кострах, как шашлык. Только без соли, соли у них мало было.
Вот двое решительных мужиков — Федор и Архип — решили ее попробовать. Будь, говорят, что будет — либо рыбку съесть, либо на мель сесть! Сжарили и съели. Вечером дело было. Утром все Большемихайловское сбежалось смотреть: живы ли, нет ли Архип и Федор? Живехоньки!
С тех пор и другие стали есть кету. Помаленьку солить научились, первое время для себя, двадцать — тридцать штук. А потом и промыслом стало — сотни бочек с соленой кетой большемихайловцы вдоль берега Амура выставляли.
Грузили бочки на пароходы, и шла рыба кета в Хабаровск и по всему краю.
Умелые, крепкие хозяева стали к рыбалке батраков нанимать: больше выловишь — больше заработаешь, а батрак — дешевка! Появились богатеи и беднота, которой не под силу было с ними тягаться…
— Хватит на сегодня, бабенька Палага, — нехотя поднимался с табурета Лебедев. — Все это очень интересно, и ни в каких книжках не вычитаешь таких живых впечатлений, но пора и честь знать, надо дать хозяевам отдых.
Лесников подхныкивал, просил «Лебедя» позволить послушать еще чуточку.
— Теперь он до утра готов слушать, — говорит довольная всеобщим вниманием Палага. — Люди добрые делами занимаются, а ты меня с пути истинного сбиваешь, Силантий Никодимыч!
А самой приятно: любит старинку вспомнить! Она достает из бездонного кармана синей юбки клубок овечьей шерсти, вязальный крючок, усаживается поудобнее.
— О чем я, бишь, хотела? Да! О бедствии. Пришло в амурские деревни большое бедствие — проказа: то в одной, то в другой семье появляются больные. Попервоначалу больные и здоровые жили вместе. А потом прокаженных стали отделять. Вынесет общество приговор: или селись на самой окраине деревни, или уходи в тайгу. Тяжкую эту болезнь легко угадать: лицо у больного пухнет, синеет, брови, ресницы, борода падают дотла, раны по телу, суставы пальцев на руках и ногах отпадать начнут. У кого рот перекосит, у кого глаз выкатится. Как лечить болезнь — не знали, как спастись — тоже. Семьи пропадали ни за грош, ни за копейку. Мир требует: «Выезжайте!» А куда пойдешь?
