Возмужали здесь — русская широкая, выносливая косточка! И те, которых знает он, рядом с которыми будет сражаться, чтобы добыть народу счастье и свободу, — это плоть от плоти первых землепроходцев, пионеров, принесших в дикие дебри русскую культуру.
Бесхитростный рассказ Палаги воочию приблизил давно прошедшие дни. Железной дороги еще не было — больше водой спускались к Амуру. Где плыли, где на веревках по земле тащили плоты и баржи. По пояс в воде перебирались через гнилые болота, пугливо обходили места, где под нежной, прозрачной зеленью глухо и зловеще всхлипывала бездонная трясина, грозя втянуть, всосать в себя все живое и мертвое.
Шли дремучей тайгой, — стояла она на пути мрачной, недоброй стеной. Гибли люди от напряжения, лишений, простуды; живые, оставшиеся на муки, расцарапывали тело в кровь: на людей и скот валом валили тучи, неисчислимые полчища мошкары, комара-гнуса, слепней, простуженные тела прорывались чирьями, чесотка мокрела между пальцами изъеденных ног и рук.
Шли, сгорая под жгучими лучами взбесившегося солнца. Шли под потоками ливней; тоскливо поглядывали на небо — все оно было в нависших плотных черных тучах. Шли. Искали новую жизнь, новую правду.
Крестный путь! На ребятишек больно глядеть — падали один за другим. Отцы, матери, бабки безотрадно, отчаянно крестились, рыли могилы.
Шли дальше и дальше! По бокам проложенной дороги оставались свежевыструганные кресты на безымянных могилах. Бабы по ночам прижимались к мужьям, причитали о скорой погибели, о смертушке: земля враждебна, не хочет принимать новоселов, всем один конец!
Мужики тяжко вздыхали, утирали шершавыми руками мокрые щеки жен, сурово цыкали на них.
Шли!..
Особенно устрашились переселенцы, как стали спускаться вниз по Амуру: тайга, звери неведомые!
Партию переселенцев сопровождала охрана из пятидесяти солдат с офицером князем Волконским во главе. Но что сделает охрана, если нападут сотни волков или тигров? У крестьян — допотопные ружьишки, да и то не у всех.
И вот летом 1855 года остановились переселенцы приблизительно в ста двадцати верстах от будущего города Николаевска — около гиляцкого стойбища Хилка.
— Выскочили тут гиляки, — рассказывала, попыхивая трубкой, Палага, — чужой, незнакомый, горбоносый народ. Обвешаны ножами острыми, что-то кричат, сердятся. Испугались русские, хлеб им дают, а они не понимают: что с ним делать? Хлеба они еще не знали, с опаской в огонь, в костры, его бросали: а вдруг отрава какая?
