От триумфа до разгрома. Русская кампания 1812-го года | страница 125
16-е ноября. Мы вышли до рассвета и продолжали идти по усеянной обломками багажа и артиллерии дороге. Лошади были крайне изнурены, поэтому нам приходилось бросать пушки у каждого, даже очень небольшого холма. Единственное, что оставалось артиллеристам, так это опустошить зарядные ящики и зачеканить пушки, чтобы вывести их из строя. Мы как раз этим занимались, когда, наши генералы Пуатвен и Гийон, командовавшие авангардом, в двух часах ходьбы до Красного увидели приближающегося к ним русского офицера. С ним был трубач, возвещавший, что идет парламентер. Удивленный столь неожиданным явлением, генерал Гийон остановился и спросил офицера, кто он, от кого, и какова цель его миссии.
– Я пришел, – отвечал тот, – от генерала Милорадовича, чтобы сообщить вам, что вчера Наполеон и его Императорская Гвардия были разбиты, а вице-король окружен двадцатитысячной армией. Он не может уйти от нас, и мы предлагаем ему сдаться на почетных условиях.
Задохнувшись от возмущения, генерал Гийон ответил:
– Быстро возвращайтесь туда, откуда вы пришли и сообщите тем, кто послал вас, что если у вас есть 20 000 человек, то нас здесь вчетверо больше!
Эти столь уверенно произнесенные слова, так поразили русского, что тот повернулся и тотчас исчез.
Подъехавший вице-король слушал этот разговор, испытывая странную смесь чувств удивления и возмущения. Несмотря на то, что его корпус был в ужасном состоянии, он, наверняка, имел некоторую информацию о серьезной стычке накануне между авангардом Кутузова и Императорской Гвардией. Поразмыслив о той хвастливой уверенности, с которой прозвучало сообщение русского офицера, он пришел к выводу, что если форсировать марш, у него есть шанс вскоре воссоединиться с Императором. Кроме того, он был полон решимости скорее погибнуть на поле боя, чем позорно сдаться. Поэтому он приказал 14-й дивизии немедленно выступить вперед, взяв с собой две оставшиеся пушки. Затем он призвал генерала Гильемино, долго с ним совещался и решил, что сейчас крайне необходимо ускорить наш марш. Таким образом, мы продолжали идти, и подошли к основанию холма, на котором расположились русские. Внезапно, замаскированные ими батареи сбросили свой камуфляж и открыли прицельный огонь. Спустившаяся с холма русская кавалерия довершила разгром нашего авангарда и захватила оставшиеся пушки, впрочем, боеприпасов к ним хватило бы всего на пару выстрелов.
Генерал Орнано, под шквальным огнем противника, с остатками 13-й дивизии направлялся на помощь жестоко избитой 14-й, когда пушечное ядро пролетело так близко от него, что он упал с лошади. Солдаты, думая, что он мертв, ринулись к нему, чтобы ограбить его, но остановились, когда увидели, что он пострадал только от падения. Чтобы поднять и воодушевить войска принц послал туда своего адъютанта – полковника Дельфанти. Этот храбрый офицер, бросился в самую гущу боя и проявил неслыханное мужество, под дождем картечи и пушечных ядер, своими советами и личным примером вдохновляя солдат. Однако, получив две опасные раны, он был вынужден вернуться. Хирург сделал ему перевязки, и Дельфанти с большим трудом покинул поле боя. По дороге он встретил господина де Виллебланша, который в качестве аудитора Государственного совета покинул Смоленск, где он занимал должность Интенданта Смоленского Верховного Правления. С ним же был генерал Шарпантье – губернатор Смоленска. По роковой случайности он получил разрешение вице-короля сопровождать его. Этот достойный молодой человек, увидев раненого полковника Дельфанти, опиравшегося на руку офицера, по доброте души своей также предложил ему свою помощь. Втроем они медленно уходили с поля боя, но прилетевшее ядро, ранив в плечо полковника, снесло голову отважному Виллебланшу. Так погибли эти двое молодых людей, хотя и состоявшие на разных должностях, проявили так много мужества и способностей. Первый стал жертвой своей храбрости, другой – своей гуманности. Принц, невероятно потрясенный этим случаем, почтил память полковника Дельфанти, оказав много благодеяний его отцу, и он точно так же смог утешить отца Виллебланша, если бы смерть его единственного сына, вскоре не свела его в могилу.