1
Я стою в футбольных воротах. Ужас в моем сердце. Подобно желтым фонарям, прыгают в зрачках голые коленные чашки Ванечки Плешивкина.
Чашки?.. Тазы? Медные тазы!
Они обмотаны и перекручены веревками мускулов. У него икры, как булыжники. Когда Ванечка заносит над мячом белую бутсу величиной с березовое полено, у меня падает душа.
А как он бегает! Впрочем, на таких ногах не мудрено делать сто метров в 11 секунд. Там, где у меня сосок, у него кончается бедровая кость.
Лео сделал меня голкипером. Когда я голкипер – я несчастный человек. Больше всего в жизни я не хотел быть голкипером. Лучше уж пожарным. Вообще я пожертвовал десятью годами жизни, согласился бы умереть не восьмидесяти пяти лет, а семидесяти пяти, семидесяти, – только бы не играть в футбол.
А ведь я обожаю жизнь. Не в качестве участника ее, а как свидетель.
Когда мне было шесть лет, мой отец – кондуктор – спросил меня:
– А что, Миша, ежели б тебе поездом перерезало ногу, ты хотел бы жить?
– Только без одной ножки?
– Да.
– Конетьно.
– А что ежели б, Миша, руку и ногу?
– Значит, с одной ручкой и одной ножкой?
– Да.
– Ну конетьно, жить.
– Ах ты, сорока картавитая, а ежели голову?
– Значит, без глазок?
– Какие уж тут глаза!
И я, по преданию, горько задумавшись над пагубой, заковырял промеж своих пальчат на лапах с многосерьезностью взрослой:
– Нет, папка…
Мои реснички точили слезы:
– Без глазок хотю умереть.
Меня сегодня тренировали четыре часа. Мы разошлись, когда вечер унес с поля кипящий, красномедный самовар зари.
Лео сказал:
– Не горюй, Мишка. Из тебя в конце концов получится голкипер.
Я ответил тихо, как умирающий:
– Из меня, кажется, уже получился гробожитель.
Роковой Жак утешил:
– Выживешь.
А Ванечка Плешивкин, постукав по плечу гиреподобным кулаком, обнадежил:
– Обомнешься.
И только Саша Фрабер шепнул с лаской:
– Миша, иди ко мне ночевать. У мамы есть йод и свинцовая примочка.
2
Ночью, во сне, я наново переживал тренировку. Все было как в действительности: нападение играли Лео, Жак и Ванечка; беком был Саша Фрабер; я стоял в воротах.
Когда Ванечка бил по голу, я зажимал глаза и наудачу выкидывал руку по направлению свистящего мяча. Если мяч случайно ударялся о кулак, пальцы выламывались от боли, а на костяшках выступала кровь и обмохрявливалась кожа.
Лео кричал:
– Дурак, сколько раз я тебя учил: мяч надо не отбивать, а ловить.
И я, перекорючившись от ужаса, в следующий раз ловил мяч в себя, как в мешок. После этого мне казалось, что отбитые внутренности тинькают в животе, как дробинки или горошинки в детской погремушке.
