Народный следователь набрасывает следующую картину:
«…положил своего сына Феофила на скамейку, взял нож и отрезал голову, волосы с которой спалил, потом отрезал руки и ноги, пустил в котел и начал варить. Когда все это было сварено, стали есть со своей женой. Вечером разрезали живот, извлекли кишки, легкие, печенку и часть мяса; также сварили и съели».
32
– Объясни мне, сделай одолжение, зловещую тайну своей физиономии.
– Какую?
– Чему она радуется?
– Жизни, дорогой мой.
– Если у тебя трясется башка, ни черта не слышат уши, волчанка сожрала левую щеку…
– Мелочи…
– Мелочи? Хорошо.
У меня зло ворохнулись пальцы.
– А голод?.. Это тоже мелочь?
– При Годунове было куда тучистей. На московских рынках разбазаривали трупы. Прочти Де Ту: «…родные продавали родных, отцы и матери сыновей и дщерей, мужья своих жен».
К счастью, мне удается припомнить замечание русского историка о преувеличениях француза:
– Злодейства совершались тайно. На базарах человеческое мясо продавалось в пирогах, а не трупами.
– Но ведь ты еще не лакомился кулебякой из своей тетушки?
После небольшой паузы я бросал последний камешек:
– Наконец, женщина, которую ты любишь, взяла в любовники нэпмана.
Он смотрит на меня с улыбкой своими синими младенческими глазами.
– А ведь это действительно неприятно!
Мне приходит в голову мысль, что люди родятся счастливыми или несчастными точно так же, как длинноногими или коротконогими.
Сергей, словно угадав, о чем я думаю, говорит:
– Я знавал такого идиота, которому достаточно было потерять носовой платок, чтобы стать несчастным. Если ему в это время попадалась под руку престарелая теща, он сживал ее со свету, если попадалось толстолапое невинное чадо, он его порол, закатав штаненки. Завтра этому самому субъекту подавали на обед пережаренную котлету. Он разочаровывался в жене и заболевал мигренью. Наутро в канцелярии главный бухгалтер на него косо взглядывал. Бедняга лишался аппетита, опрокидывал чернильницу, перепутывал входящие с исходящими. А по пути к дому переживал воображаемое сокращение, голодную смерть и погребение своих бренных останков на Ваганьковском кладбище. Вся судьба его была черна как уголь. Ни одного розового дня. Он считал себя несчастнейшим из смертных. А между тем, когда однажды я его спросил, какое горе он считает самым большим в своей жизни, он очень долго и мучительно думал, тер лоб, двигал бровями и ничего не мог вспомнить, кроме четверки по закону Божьему на выпускном экзамене.
