Ждите ответа [журнальный вариант] | страница 5

Ни будучи для всех еще просто Павликом, ни, возмужав, став почтенным Павлом Григорьевичем, он никогда и никому не рассказывал, словечка не обронил, о том, как и ценою чего он выбрался из беды, и всего лишь раза два по неосмотрительности проговорился насчет достаточно известного всей Москве адресочка: Кузнецкий мост, 12. Однако все домашние стали замечать, что характер его резко переменился. Прежде легкомысленный и лучащийся молодым нагловатым ухарством, он стал задумчив, сосредоточен и неулыбчив до самого своего безвременного конца.

Вскоре он снова выплыл на поверхность, и как-то разом не на последних ролях, на поприще, которое уж заведомо было строго предусмотрено и решительно каралось все тем же Уголовным кодексом: а именно стал «цеховиком». Так называли в приснопамятные, хоть и относительно недавние времена владельцев мелких подпольных цехов и крошечных фабричек, производивших так называемый «ширпотреб»: белье, плащи-болонья, дешевую и непрочную обувь, поддельную парфюмерию, носки, при первой же носке начинавшие зиять дырами в полпятки, и прочее в том же роде. Но и тут Павел Григорьевич поистине чудесным образом всякий раз выходил сухим из воды. Причем — что очень важно для понимания дальнейших поворотов его биографии — безо всякой конфискации имущества, в то время как прочие его сотоварищи по незамысловатому этому бизнесу попадали за решетку пачками, лишаясь подчистую нажитого тяжкими трудами.

Но счастливо уходя всякий раз от тюремных нар, да к тому же взобравшись в итоге на совершенно уж немыслимо головокружительную высоту, счастливым или хотя бы беззаботным, каким прежде его все знали, он по-прежнему не выглядел, напротив, еще более читалась на его лице какая-то постоянная тревога и напряженность, словно бы, выбираясь раз за разом из одних силков, он наперед твердо знал, что рано или поздно непременно попадет, подобно ничего худого не подозревающей, но по определению обреченной мухе, в некую иную сеть, из которой уже никакими хитростями и усилиями не высвободится. Что это за новая паучья ловушка — тайна сия тоже ушла вместе с ним в могилу.

Когда в стране разом, можно сказать, в одночасье, все пошло кувырком, вверх тормашками, словно бы по чьей-то властной нездешней воле — не самой ли опять же фантазерки-судьбы?! — в голову ему втемяшилась безумная на первый взгляд, но давно обуревавшая его голубая мечта: о банке, о собственном, частном коммерческом банке, никому, кроме него самого и правления при нем, не подчиняющемся, не подвластном! Праведно, неправедно ли нажитых и бережливо утаенных Павлом Григорьевичем дивидендов от прежней своей деятельности худо-бедно хватило для начального капитала вымечтанного им банка, а там потянулись и другие акционеры — в большинстве своем, как некогда и он сам, бывшие «цеховики» и воротилы подпольного рынка со своими трудовыми накоплениями. И от обилия нулей в графе «кредит» на страницах гроссбуха, невинно-чистого, как слеза ребенка, и свежего, как с пылу с жару сдоба, у Павла Григорьевича прямо-таки рябило в глазах.