— Ах ты, варнак этакий! Беги, говорю, что есть духу. Не сгорю, коли быстро добежишь. Ну?.. — с тяжёлой одышкой закричал старик.
Васька сорвался с места. Пробежав немного, он оглянулся, ещё раз испуганно протянул «дедушка-а»… — и снова побежал в деревню…
Когда подоспели колхозники, Макарыч неподвижно лежал поперёк межи в наполовину истлевшей одежде. Рядом валялись лохмотья фуфайки да обгорелое бамбуковое удилище. В воздухе ещё стоял негустой запах степного пожарища.
Безмолвные, окаменевшие стояли вокруг колхозники. Перед телом Макарыча кое-где дымились тлеющие остатки бурьяна, горько чадили остатки ватной фуфайки. А по другую сторону тела стеной стоял пересохший, почерневший от дыма бурьян.
— Ну? — глотая воздух, спросил председатель.
— Чуть-чуть бьётся, — ответил колхозный фельдшер, щупавший у Макарыча пульс.
Больше никто ни о чём не говорил. Молча, бережно положили старика на подводу и увезли в районную больницу.
* * *
Умирал Макарыч тихо и спокойно, в ясный ноябрьский день. На дворе было бело от первого снега. Стены просторной больничной палаты тоже были выкрашены белой масляной краской, и сам Макарыч был весь белый, перебинтованный с головы до ног. Рядом молча сидел похудевший за несколько дней председатель колхоза Пётр Никитич. Маринка стояла у изголовья и прижимала ко рту скомканный платок.
Макарыч тяжело вздохнул и проговорил:
— Манюшка, взглянуть бы ещё раз на улочку…
Маринка осторожно повернула к окну его забинтованную голову.
— Эка благодать… Снежок, рай в природе. Точно помолодело всё.
Потом закрыл глаза и долго молчал, словно уснул.
— Долог век-то, да прожит, — чуть шевельнул он, наконец, губами.
— Дедушка! — воскликнула Маринка.
— А ты, Манюшка, не плачь, — заговорил Макарыч медленно, часто прерывая свою речь, — старый я, вот и умру. А легко мне, потому… Ведь всё у меня тут, в колхозе… Вся душа в нём. Спокойно теперь умру и легко. Дай бог каждому так вот…
Полчаса Макарыч лежал, не шевелясь, и снова открыл глаза.
— А Груняшка-то, как она? — спросил он, отрывисто дыша.
Маринка поняла и ответила:
— По сорок одному с лишним собрали… с того участка.
Макарыч еле заметно кивнул забинтованной головой.
— Вишь ты, слово, значит, выполнила. А всё плакала: погибнет хлеб. По сорок одному… А вон Васютка… по сто, говорит, соберу. И соберёт, придёт время, соберёт… потому…
Больше Макарыч не говорил.
Пётр Никитич вывел из больницы заливающуюся слезами Маринку. Завидя их, стоявшие у больничных ворот колхозники медленно сняли шапки. Только Васька, присев у забора, вдруг беззвучно заплакал, закрыв лицо красными вязаными варежками. Жучка жалобно скулила, закидывала лапы ему на грудь и всё пыталась заглянуть в мокрые глаза своего молодого хозяина.
