Затем наступил черед миссис Клиери. Она могла прослышать о визитах Эйлин к Грэмам и расстроиться; с другой стороны, ее в равной степени мог расстроить неожиданный приход Джима. Поэтому Эйлин пришлось подготовить мать и прежде всего объяснить про домашние обстоятельства Джима, чтобы мать не подумала, будто он имеет на Эйлин какие-то виды. Клиери существовали лишь на то, что зарабатывала Эйлин, - пенсия, которую получала ее мать, была грошовой.
Жили они в маленьком домике на холме недалеко от дороги; он состоял из общей комнаты, кухни, заменявшей им столовую, и двух спален в мансарде. Миссис Клиери была хитрая старушка с комичным мягким личиком. Она была обладательницей целого ряда болезней и, будучи глуховата, подолгу жаловалась на них громким хвастливым голосом. Она твердо клала руку на колено собеседника, чтобы тот не сбежал, и вперяла в камин отсутствующий взгляд, стараясь ничего не упустить при перечислении.
- И вот тут-то, Джим, у меня начался второй приступ болей, про который я вам уже говорила, и тогда я пригласила доктора О'Маэни, и он сказал... Что сказал доктор О'Маэни про второй приступ болей, Эйлин?
- Что ты старая притворщица! - прокричала Эйлин.
- Доктор О'Маэни? - изумилась мать. - Ничего подобного. Ах ты, чертенок!
У себя дома Эйлин говорила возбужденно, надсаживая голос, возражая матери, прерывая ее, поддразнивая, пока лицо у старушки не шло веселыми морщинами, она подмигивала Джиму и стонала:
- Ну разве она не чертенок, Джим? Слыхано ли, чтобы дочь так обращалась с матерью? Ручаюсь, вы так не разговариваете с вашей бедной матушкой.
- У него мать не брюзжит по целым дням! - радостно орала Эйлин из садика.
- Брюзжит? Кто брюзжит? - спрашивала миссис Клиери, зажмуриваясь от удовольствия, как кошка, когда ее гладят. - Ну и ну! Ох, боюсь я ее до смерти, Джим, и язычок же у нее! И выдумывать мастерица! Это я-то брюзга!
И все-таки Джиму с Эйлин было приятно, что им есть куда зайти в дождливый вечер, когда не хочется в кино.
Большей частью они шли домой к Джиму. Миссис Грэм оказалась более ревнивой, чем мать Эйлин. Самый отдаленный намек на пренебрежение с их стороны вызывал у нее бурные слезы, но стоило им посидеть с ней полчаса, как она вставала и на цыпочках, как будто они спят, выходила из комнаты. Ее ревность была всего лишь мерилом ее великодушия.
- Послушай-ка, Джим, - сказала она однажды вечером с лукавым видом, откладывая вязанье, - а не пожениться ли вам с Эйлин?
