И вот пошел уже второй месяц на «Персее». Кое-кто успел отрастить бороды «по-охотоморски», другие пока держатся, хоть через день, но берутся за бритву. Кстати, на судне только две электробритвы — у Саши и у радиста, у остальных безопаски, а дед — стармех — всю жизнь, говорит, верен своему ремню и клинку фирмы Золинген.
К концу июля селедка пошла хорошо. Ну а сейчас, в августе, пустых заметов и вовсе не случается. Возникла другая проблема — сдача. Добытчики все с рыбой, и обрабатывающих плавбаз теперь — позарез. Раньше, бывало, зайдешь в конурку радиста, так на всех частотах одно в эфире:
— Суда промысловые, суда промысловые, кто с рыбой на борту, прошу на сдачу!
— Рыбы, рыбы надо! Рыбки!..
Теперь же все наоборот — надрывают охрипшие глотки, предлагая рыбу «крупную, свежую, вот-вот поймали», радисты, штурманы и капитаны РСов и СРТ.
— Мандрата пупа! — незло ругается Осипович, капитан «Персея», вешая на переборку трубку радиотелефона.
Можно позавидовать такой сдержанности, думает Саша.
В двадцать часов Саша сменился с вахты, а рыба по-прежнему болталась в трюме. «Персей» рыскал по валам могучей зыби и кричал на все Охотское море;
— Рыба! Кому нужна рыба? Крупняк! Всего пятьсот центнеров! Дешево отдадим! — не гнушался черным юмором морковка[1].
Саша заканчивал ужин, с наслаждением потягивая из эмалированной кружки (бьющейся посуды на РСах не держат) божественно вкусный кисло-сладкий квас, фирменный напиток «Персея». В это время из радиорубки вывалился взмокший от духоты и крика радист и уныло сообщил:
— Все! На сегодня — финиш. Начальник экспедиции дал плавбазам на завтра лимиты — по двести центнеров с носа принимать.
Вот так… Слезы, чиф. А еще говорят: маленький пароход — большие деньги…
День был жарким — бабье лето в Охотском море. Оно тут бывает в августе и обычно меркнет в два-три дня под наплывом низких туч, под властным натиском осенних штормов и холодов.
Саша на несколько секунд задержался у трюма, а когда снова двинулся к носовой тамбучине, слоноподобная волна, коварно подкравшись к борту (ветра нет, тишина), с кошачьей легкостью запрыгнула на палубу и пересчитала бы кости старпому, покатав его по палубе, лебедке и ребристой стали фальшборта, если б он в то короткое мгновение не слился с трюмным люком, не вцепился в него окаменевшими руками.
В кубрике, развешивая над киловатткой мокрую робу, он подумал: «А шторм, видно, рядом, недалеко где-то ходит, раз такие слоны, как кошки, прыгают на палубу». Из-под койки, сочувственно тявкнув, вылез Бич, большой черный пес, гладкошерстный, красивый, хоть и беспородный. Он явно симпатизировал Саше и всегда, как только старпом входил в кубрик, стремился засвидетельствовать свое почтение.
