Час отплытия | страница 29

Саша поет, перебирая струны гитары с потемневшей, в царапинах и трещинах декой.

Саша ходит на судах-рефрижераторах за тихоокеанской треской и сельдью, минтаем и скумбрией. Раньше жил «на западе» (так называют дальневосточники всю европейскую часть Союза), работал на. Черном море.

— Я больше был в рейсах, чем на берегу, — говорит он, кладя гитару на подоконник. — Черное море, ясно, не океан, но там снуешь, как челнок, по расписанию. Крымско-Кавказская линия, или, как ее одесситы прозвали, — «крымско-колымская», — ни в море, считай, ни дома. — Вот я взял отпуск за два года и — ну, говорю себе, путешествовать будем! Друзей моих раскидало после мореходки по всем морям-портам… Короче, побывал в Ленинграде (с Аничкова моста часа три не сходил), в Мурманске северное сияние посмотрел, бродил с парнями по знаменитой Соломбале в Архангельске, слушал концерты Магомаева и Кристалинской в Москве. Сам написал две песни, — Саша, пряча смущение, кивнул гитаре, как другу, — это уже по пути сюда, на Дальний, на Камчатку. Отличный парняга в Петропавловске живет. Чуть не остался у него… Короче, только здесь, во Владивостоке, остановился — понял, что излечился наконец от тоски по Афалине…

Он замолк.

— А кто это? — не удержался я.

— Первая моя любовь, — Саша сказал это светло, и все же чувствовалось — тяжелый вздох, подавленный и готовый вырваться, засел в его груди. — Потом когда-нибудь расскажу… Может быть… Короче, я на Черном ведь из-за нее остался, меня там больше ничего не держало. Вот так… Ну, а здесь уже вдохнул океан, увидел, как туман валами ходит по сопкам, сам по ним полазил — да и возвращаться не стал…

Уже вечерело, а я спал от безделья, когда Саша вернулся из «конторы», как называл он управление рефрижераторного флота. В отделе кадров пусто, резерва никакого, и потому ему дали лишь десять дней отгулов. А он второй год без отпуска. Пришел чуточку выпивши, в глазах — покорность, и принес большую бутылку портвейна, завернутую в газету.

— Вставай, Сумитомо, — невесело сказал он, придумав мне прозвище по названию популярной здесь марки японского подъемного крана, потому что вчера, когда мы знакомились, я назвался крановщиком. — Вставай, мой друг Сумитомо, сейчас «гудеть» будем, плясать будем, а смерть придет — помирать будем. Вставай. Нельзя спать на закате… Так мама моя говорила…