— Ну, — после красноречивой паузы начала она, — он, конечно, у себя наверху, но гостей он точно не жалует.
— Но меня он примет очень охотно, — убеждал я ее. — Я принес важное известие.
Она по-прежнему с тревогой взирала на меня, и я добавил:
— Мне известно о его увечьях. Вам не следует бояться неприятностей.
— Если б знать наверняка. — Она все еще колебалась, критически оглядывая меня. — Вы с ним знакомы, сэр?
— О да, — ответил я, — мы уже встречались. Уверяю вас, миссис Хайнс, все будет в порядке, просто позвольте мне подняться к нему и поговорить.
Если ранее у меня имелись какие-то сомнения, то вскоре я узнал определенно, что передо мной была мать печально известного мистера Эдварда, поскольку не успела она произнести и слова, как откуда-то со второго этажа послышался уже знакомый мне высокий ворчливый голос:
— Если это ко мне, мама, то скажите, пусть убираются прочь! Сами знаете, я никого не хочу видеть.
— Вот так-то, сэр, — сказала миссис Хайнс, не в силах скрыть смущение, — говорила же я, он вас не примет.
— Пожалуйста, разрешите мне подняться, — настаивал я, — он изменит свое решение, стоит лишь ему услышать, с чем я пришел.
— Мама! — вновь раздался раздраженный голос. — Да я ему шею сверну, если он сюда поднимется!
Судя по всему, взбудораженный молодой человек скрывался в комнате, расположенной прямо над дверью, у которой стоял я.
— Не волнуйтесь, мадам, — произнес я, вошел в комнату и успокаивающе положил руку на плечо старушки.
Не дожидаясь дальнейших возражений, я проследовал к лестнице, ведущей на второй этаж, и уверенно поднялся по ней. Взявшего след газетчика отпугнуть непросто, и через несколько секунд я очутился в чрезвычайно неопрятной спальне, стены которой были увешаны спортивными плакатами, репродукциями Кирхнера[23] и многочисленными фотографиями девушек.
Расцарапанный юнец, чье лицо все еще покрывал слой пластыря, встретил меня со сжатыми кулаками.
— Выметайтесь вон! — Таково было его приветствие. — Или я сам вас вышвырну.
— Уважаемый сэр, — сказал я, — если вам не хочется выступить в весьма дурном свете в качестве свидетеля на суде по делу об убийстве, присядьте и выслушайте меня.
Эдвард Хайнс замешкался, сжимая и разжимая кулаки и сверкая преисполненным бессмысленной ярости взором.
— Что такое? — потребовал он объяснений. — О чем вы говорите?
— О тайне «Оритоги», — ответил я.
— О тайне «Оритоги»?
Он изменился в лице и опустился в кресло, откуда, по-видимому, вскочил, заслышав мой голос внизу. Я заметил утреннюю газету, валявшуюся на ковре, и броский заголовок подсказал мне, что он как раз знакомился с последними новостями о расследовании. К этому моменту я более не сомневался, с кем имею дело. Пододвинув ближайший стул, я сел лицом к хозяину комнаты и вытащил портсигар.
