У Пепека холодные, невыразительные рыбьи глаза.
— Я ей не нянька. Она взрослая и сама должна понимать, что и как надо делать, — прозвучал резкий ответ.
Ярда уставился в пол, разглядывая какой-то сучок.
— Ну, в конце концов меня это не касается. Сестра твоя, а не моя. Но если бы у меня была такая сестра, я бы ей разбил физиономию.
Ярда с победным чувством посмотрел на своего собеседника, чтобы потешиться над тем, как тот попытается оправдать то, чему нет оправдания. Он страстно хотел увидеть Пепека взбешенным, прижатым к стене. Но тот, к изумлению Ярды, весь как-то сник, съежился, будто проколотый пузырь. Втянул голову в плечи, руки у него смешно повисли вдоль тела, и весь он со своей могучей короткой шеей, широкой согнутой спиной стал удивительно похож на побитую гориллу.
Пепек молча растер ногой окурок сигареты и полез на верхние нары. Но сначала поставил ногу мимо ступеньки и лишь во второй раз попал на приставную лесенку. Это было не похоже на него. Пепек плюхнулся на сенник, и нары затрещали под его тяжестью.
— Она получила по морде, когда я впервые узнал, — раздалось сверху через довольно большой промежуток времени. Голос Пепека утратил агрессивность, в нем была только усталость и горечь. — А потом я выгнал ее из моей комнаты Больше я ничего сделать не мог.
Ярда услыхал шорох расстилаемой попоны. Ему казалось, что Пепек говорит больше с самим собой, чем с ним. Тот продолжал:
— «Давай мне тогда жратву, — ответила Ганка, — чтобы я не сдохла от голода!» С тех пор мы не разговариваем…
В радиоприемнике тихо звучал заигранный вальс Штрауса. Большой сучок, отчетливо видный на истоптанной половице, до сих пор притягивал к себе взгляд Ярды. Его триумф понемножку таял и — странно — превращался в беспомощность.
Пепек лежал наверху, бледный, с закрытыми глазами. Нападки этого проклятого мальчишки снова взбудоражили его. С детства над ним тяготеет проклятье. Отец спился и умер раньше, чем Пепек начал ходить в школу. А мать? В самых ранних воспоминаниях он видит ее возвращающейся ночью. Незнакомые мужчины входили за ней в кухню, где спали Пепек и Ганка. Яркий свет ослеплял заспанные детские глаза, а потом из комнаты часто слышны были шепот и возня, приглушенные выкрики, звон рюмок, иногда ссоры. Пепек вспоминал безотрадное, бесцветное детство, побеги от хозяев, куда его определяли учеником, взрослые приятели, крещение, полученное среди представителей остравского дна.
А дальше — тот проклятый вечер, когда он шел в заведомо пустую квартиру, а в разгаре «работы» вдруг появилась эта старушенция, задыхавшаяся от смертельного испуга. Он сам не знает, как случилось, что от страха попасться он стал колотить ее револьвером по голове и убил. Никогда ему не удалось бы доказать, что он не шел убивать и револьвер был незаряженный, что из-за двухсот крон он не хотел губить человеческую жизнь. Ведь ему нужны были только деньги на девку.
