Приятели молча бредут по шоссе. Вот и первые дома Нюрнберга. По площади, перед длинным фасадом казармы, по кругу конечной станции пронзительно скрипит трамвай с табличкой «Мерцфельд». Предместье почти безлюдно в эти утренние часы. То здесь, то там парами бродят американские солдаты в брюках, забранных в гамаши. По проезжей части дороги, на виду у американцев, не обходя луж, с удивительным проворством вприпрыжку ковыляет на деревянном протезе крохотная фигурка в форме немецкого солдата. Когда чехи его обогнали, они были поражены: у «солдата» было веснушчатое лицо двенадцатилетнего мальчика. Его гимнастерка, явно с чужого плеча, болталась на узенькой плоской груди. Выцветшая воинская пилотка была надвинута до тонких просвечивающих ушей, на месте споротой кокарды гитлеровской «лучшей в мире» армии на пилотке осталось темное пятно.
Вскоре появились и первые руины домов, терриконы кирпичной крошки, заросшие бурьяном и лебедой, жилища без потолков и оконных рам. Некоторые окна заколочены досками или «застеклены» картоном. Первые очереди перед молочными и мясными лавками, судачащие женщины с хозяйственными сумками. Уличное движение становится все оживленнее. Американские автомашины мягко и плавно катят по асфальту, на котором выделяются темные овальные заплаты на местах бывших воронок. Вот густая сетка лесов — это строится высокое здание торгового дома, рождается новая жизнь.
Вацлав с приятелями подымается по затоптанной лестнице биржи труда. Они вошли в темные двери вопреки надписи «Keine Arbeitszuteilung»[41].
— Работу? — поднял голову человек в черных сатиновых нарукавниках. — Дружище, вы что, с луны свалились? Здесь уже побывало человек тысяча. Они вроде вас не умели читать надписи на дверях.
Из соседней комнаты вышел лысый толстяк. Шестым чувством он сразу угадал, что перед ним чехи.
— Tschechen, so[42]. Так-так. Припожаловали, значит, сюда; кормите, дескать, нас, господа. Так, что ли? А помните, Herrschaften, Winterhilfe[43] во время войны? — Немец поднял на лоб очки в тонкой золотой оправе. — Много нам тогда чехи помогли? А теперь мы у себя должны проводить новую «винтерхилфе» — на этот раз для чешских эмигрантов!
— А все-таки где мы могли бы найти работу? — спросил Вацлав, комкая шляпу в руке.
— Я вам на это охотно отвечу: нигде. Сидели бы у себя дома, сюда вас никто не звал. Здесь не хватает работы для своих, не то что для пришельцев! — Толстяк положил бумагу на стол подчиненного, дав этим понять, что разговор окончен.
