Телепортация | страница 30
Из тех же архивных материалов, за которыми дух Гочняева слетал в прошлый раз, появилась, ранее многократно тиражируемая, успевшая пожелтеть фотокопия, сделанная с того печально известного оригинала 1942 года.
А что касается нас, – продолжил он – то самым большим нашим преступлением, если его можно так назвать, было использование здесь в Самборе, здания библиотечного товарищества «Просвещение» под конюшни для офицерских лошадей. Но было это ещё в первую империалистическую войну, когда город в сентябре 1914 года был занят русскими войсками. И сделано это было только потому, что сюда, на русско-австрийский фронт, с инспекционной поездкой приезжал российский император Николай II, и здесь же они встречались с генералом Брусиловым, который в ту пору командовал этим фронтом. Здесь же они осуществляли и смотр так называемой туземной дивизии. Если не слышали про неё, могу рассказать. Через Львов и через Самбор в конце 1914 года следовала на позиции дикая конная дивизия, как её ещё называли, состоявшая из представителей кавказских народностей. Все они были на лошадях, обращались ко всем на «ты» и практически не признавали чинопочитания. Илья Львович Толстой, сын великого писателя, специально приехал тогда во Львов, чтобы описать смотр «проходного выдвижения», как он назвал эту передислокацию. Цитирую по памяти: «…через центр города, против отеля «Джордж» в 12 часов проходили полки в конном строю под скрипучий напев зурначей, наигрывавших кавказские народные мотивы, к боевым рубежам. На берегах реки Сан они вступили в бой с австрийской армией в начале февраля 1915 года…»
– Слушая Вас, можно подумать, – какая святая невинность! В самом большом преступлении против народа обвиняются… лошади. Всё это, конечно, очень интересно, о чём Вы рассказываете, а что касается Яновского лагеря – то и страшно. Могу Вам даже сказать больше, – пять лет тому назад был снят документальный фильм под названием «Восемь тактов забытой музыки». В конце этого фильма фигуры оркестрантов поодиночке выбеливаются, а в фонограмме оркестра также поодиночке исчезают голоса инструментов. Картина, конечно жуткая – это я вам как режиссёр говорю. Только Вы уходите от ответа – не отступался Лесь Курбас. – Здесь, среди нас нет бывших эсэсовцев, а то они вряд ли нашли бы сейчас какое-либо оправдание в свой адрес, а вот Вы, офицер Советской Армии перед нами и предъявить Вам в данную минуту обвинений мы могли бы больше, чем было предъявлено нацистам на Нюрнбергском процессе. К сожалению, я не дожил до 1939 года, хотя, впрочем, доживи я до этого времени, мне был бы уготован такой же конец, как и в 37-м. Так вот, когда 22-го сентября ваши воинские подразделения – едва забрезжил рассвет – шли сомкнутыми рядами по сонным ещё улицам Львова и приветливые горожане открывали окна, чтобы поприветствовать их, ваши солдаты на эти приветствия отвечали суровыми лицами и примкнутыми к винтовкам штыками. А на плакатах, развешанных спустя какое-то время, те же, но только улыбающиеся солдаты обнимали плачущих от счастья закарпатских стариков, женщин и детей. Невиданное лицемерие и пропаганда. Своих братьев по классу, которых вы пришли, якобы, освобождать от польских помещиков и капиталистов и воссоединять с восточными братьями, так не освобождают. А потом, через два месяца что началось? Сотнями, тысячами стали пропадать увозимые в сталинские лагеря люди, лучшие люди Западной Украины, чтобы там быть расстрелянными или заживо сгноенными. Так что можете не отвечать, всё и так ясно… – Лесь Степанович сделал паузу – Что-то мы совершенно забыли в пылу дискуссий о наших присутствующих здесь дамах.
