Вечером учитель, устроившись в пустом классе на втором этаже, стал проверять работы. Он очень волновался за своих учеников. Осторожно приоткрыв дверь, в комнату вошел завуч.
— Можно? — сказал он, виновато улыбаясь. Потом присел рядом с учителем, снял кепку, вытер пот со лба. С грустью оглядев стол, стопки ученических работ, он сказал: — Проверяешь… Ну, как написали?
И только уходя, виновато кося глазами, объяснил причину своего неожиданного визита:
— Ты проверял его работу?
— Еще нет, — ответил учитель.
Старый педагог откашлялся и, словно переборов себя, сказал:
— Все-таки тяжелое у него было детство. Без отца ведь рос парень. Сейчас у него дома все в страшной тревоге. Очень прошу тебя, не будь особенно строгим к нему.
— Он хочет медали?
— Нет, отнюдь нет. Он боится, что срежется. Он говорит, что где-то пропустил букву, а какую-то фразу написал неправильно.
Завуч, словно скинув с себя тяжелый груз, облегченно вздохнул и вышел. И почему-то после его ухода молодого учителя охватила непонятная грусть. «Что это за просьба? Откуда этот страх?» Он мог ожидать любой просьбы, но только не этой. Он даже не допускал и мысли о таком повороте событий. Учитель отыскал работу лучшего ученика и, увлекшись чтением, не заметил, как отложил в сторону ручку.
Иси Меликзаде (1934–1995)
ТАЛИСМАН
© Перевод Д. Каракмазли
В Борчалы Агарагим провел всего одну ночь.
Тоже глупость, ей-богу, — вчера приехал, а сегодня кати обратно. Хоть бы денька три погостить здесь, отдохнуть от бакинского шума, от городской суеты, подышать чистым воздухом, попить вкусной родниковой воды. Когда он, нехотя подойдя к машине, сел за руль, теща снова стала его упрашивать, чтоб не уезжал, но ей ответила Перване: «Нельзя, мама. В понедельник у него дела».
«Плевал я и на их дела, и на понедельник!» — тронув машину, мысленно выругался Агарагим, но тут же подумал, что не очень-то на них плюнешь, в понедельник он должен принимать экзамены у заочников…
Агарагим глядел на плоские сероватые холмы, тянувшиеся вдоль шоссе, и думал, какая это, в сущности, мука — часами одному сидеть вот так, за рулем. Когда ехали в Борчалы и рядом были жена и дочка, те же самые холмы не казались такими безрадостно-серыми, и дорога не была такой закрученной, и асфальт не так слепил глаза. Колеса, и те шуршали иначе, а сейчас прямо как фонтан какой — плещет, баюкает, сон навевает. Подумать только: больше четырехсот километров! Крути и крути баранку… Агарагим сразу затосковал, но тут же одернул себя: нельзя четыреста километров тосковать да злиться — сердце лопнет. Успокоиться надо, чем-то отвлечься. А в конце концов, подумаешь — далеко!.. «Жигули» новые, что им четыреста километров? Колеса шумят? Включи приемник. Запусти магнитофон. Какого черта приобретал ты тогда японский магнитофон, тысячу отвалил спекулянту?
