— Что скажешь, Хаджи? — кузнец невесело улыбнулся. — Сплоховал старый Исфендияр?
— Я еще с вечера приметил, что вроде плохо вы выглядите, — отводя глаза, негромко проговорил фельдшер. — Хорошо еще, что я неподалеку оказался.
— А что? Спета была бы моя песенка?
— Не дай Бог, дядя Исфендияр…
— Где дети-то? Не вижу их.
Невестки подошли поближе. Они улыбались, смущенно хлопая влажными ресницами. «Букашки» и оба мальчика жались к их ногам, хватались за подол. Глаза у детей были испуганные, настороженные…
На дворе залаяла собака, ей ответила другая, третья… Старик приподнял голову, взглянул на невесток — надо же разузнать, в чем дело, но, вспомнив, как обманулся совсем недавно, сердито нахмурил брови и опустил голову на подушку. Семилинейная лампа, вокруг которой роем кружились бабочки, стояла вблизи, на подоконнике, и в ее ярком свете можно было различить синеву на впалых стариковских висках; лицо было бледно, с мертвенным желтоватым отливом. Никто, кроме фельдшера, не замечал этих тревожных примет, зато Хаджи не отводил взгляда от Исфендияра, напряженно раздумывая о том, как сообщить этому тяжело больному старику, что ему придется долго пролежать в постели. Надо бы, конечно, сказать невесткам, да не хочется пугать… Как они сейчас рыдали у изголовья свекра!.. Да он и сам не знал, чем все это кончится.
Исфендияр повернул голову, пальцем поманил к себе внучат. Погладил влажные еще головки девочек, мальчиков усадил возле себя — одного по правую, другого по левую сторону.
— А ну, — бодро сказал он, — помните-ка дедушке руки, совсем пальцы застыли!
Склонив лохматые головенки, близнецы деловито принялись за работу.
— Ну вот, — удовлетворенно произнес Исфендияр, чувствуя, как смягчается, уходит из груди боль, — и ребятишкам дело нашлось! — Он подмигнул Хаджи и отвернулся, пряча улыбку.
Шум на улице становился все громче. Исфендияру показалось, что кличут его невесток… А может, все-таки пришел кто-то… Видел же он; солдатская шинель, пилотка, мешок за спиной… Ну конечно, кричат! Что они, оглохли?! Да нет… Если бы они слышали шум и крики, как слышит их он, давно бы уже выбежали во двор… Вот опять: «Муштулук!» Снова, как тогда, когда до слуха его донесся звук саза, у Исфендияра тяжко забилось сердце, перед глазами все поплыло. И легкое облачко бабочек, порхающих вокруг лампы, стало вдруг плотным, темным…
— Так, Хаджи… Крепко, значит, напугал я внучат…
Фельдшер молчал. В руках у него поблескивал никелем шприц с длинной иглой…
