— Вот и мне сомнительно…
— Выходит, обознался ты, Исфендияр…
— Все может быть… Ох, ох!.. — Голос дрожал, Исфендияр для того и заохал, чтобы скрыть эту дрожь. — Выходит, подвели меня глаза…
— Иди-ка ты, Исфендияр, лучше домой, ложись спать! — Гурбан тронул коня. — А то гляжу, бродит какой-то полуночник…
Как же так? Ведь он сейчас своими глазами видел солдата!.. Шинель, мешок за плечами, даже пилотку на голове — и ту приметил! Вот ведь незадача… Как сквозь землю провалился…
Старик не заметил, что председатель, отъехав немного, повернул коня и, остановившись невдалеке, внимательно смотрит на него; в глазах у Гурбана мерцали отсветы папиросы. Только когда горячее дыхание коня коснулось его щеки, Исфендияр поднял голову.
— Исфендияр! С тобой говорят! Чего молчишь?
Старик почувствовал, как у него загорелись уши. Он наклонился, провел рукой по росистой траве и приложил ко лбу мокрую прохладную ладонь.
— Прости, Гурбан. Что-то я не в себе сегодня… Ты о чем?
— Чего это, говорю, хромой фельдшер вокруг твоего дома вьется?
— Вьется? Как это понимать?
— Говорят, зачастил к тебе. Будто бы сам его и приглашаешь? Так или нет?
Исфендияр настолько был удивлен этим неожиданным вопросом, что у него солдат выскочил из головы.
— Постой, постой… Это ты откуда же знаешь, что он ходит, что я его приглашаю?
— Слухом земля полнится! Но не в том дело. Не води его к себе, Исфендияр!
— Ты что, Гурбан? Ты что это такое говоришь?
— Дело говорю. Не обмишуриться бы тебе с этим хромым чертом! А сейчас — давай-ка домой! Бродишь ночью по степи, дом без хозяина бросил!
Гурбан дернул повод и, резко повернув коня, ударил его каблуками. Глухой топот копыт по мягкой, сочной траве скоро затих вдалеке, а Исфендияр все стоял в растерянности на дороге, пытаясь понять, почему так странно говорил с ним сейчас председатель.
* * *
Председателя сельсовета Гурбана, человека горячего, быстрого и на дело, и на слово, за глаза называли в деревне Гылынч-Гурбаном. Ходили слухи, что в свое время этот малорослый, худощавый человек с маузером в руке один выходил против сотни бандитов. Он пробирался в горы под видом пастуха или дервиша, подходил к бандитскому лагерю на расстояние пистолетного выстрела и, метнувшись за камень, мгновенно выхватывал маузер. Сам Исфендияр ничего этого не видел, но верил каждому слову — все это было очень похоже на Гурбана.
Днем председатель обычно не показывался на улице, сидел у себя в сельсовете или спал, но как только наступала темнота, садился на коня и уже до рассвета не вылезал из седла; с началом войны эти ночные дозоры стали у Гурбана правилом. Иногда среди ночи раздавался вдруг бешеный конский топот. «Опять, значит, сабля из ножен вон», — приподнимая голову с подушки, встревоженно думал Исфендияр. Однако старик твердо знал: Гурбан не такой человек, чтобы попусту горячиться, зря за саблю не схватится. А уж если схватится, так бьет наотмашь. Может, именно поэтому в деревне спокойно: ни воров, ни жуликов… Кругом только о них и разговору: то амбар очистили, то увели лошадей из конюшни, то выломали дверь в товарном вагоне… А у них в деревне все было спокойно, и люди твердо знали: пока Гурбан в седле, ничего дурного не случится.
