…Проклятие… Дибич поморщился. Вагон-ресторан был полон, свободными оставались лишь два места у стойки. Но рядом за столом уже сидел человек, выражение и цвет лица которого безошибочно указывали на язву желудка. Он работал в Канцелярии Управления градоначальника Санкт-Петербурга, отличался нередкой в России склонностью к доносам, был практичен, подловат, завистлив и скареден, имел оболтуса-брата и был помолвлен. Звали его Леонидом Осоргиным. И Дибич вовсе не проявил тут никакой прозорливости: Осоргин был, что называется, его «бедным родственником», кузеном.
Деваться было некуда, дипломат сухо кивнул Осоргину, тот привстал, приветствуя своего богатого сродника, потом, окинув быстрым взглядом дорогой сюртук и галстук с бриллиантовой булавкой его спутника, и, узнав от Дибича, что перед ним господин Юлиан Нальянов, поспешно поклонился. Дибичу же меньше всего хотелось выслушивать глупейшие рассуждения Осоргина, дурацкие вопросы о здравии домашних и досужие сплетни, и он снова обратился к Нальянову, игнорируя присутствие родственника.
— Вы удивили меня, Юлиан Витольдович. Чтобы дать себе определение «подлец»? Я-то всегда, признаюсь, находил мораль… излишне плоской. И соскальзывал с неё. Мне ближе Ницше с его «по ту сторону добра и зла…»
— Наш мир стоит во зле, — спокойно ответил Нальянов, — следовательно, он аморален по определению. Но немец глуп. По ту сторону добра и зла лежит, уверяю вас, Андрей Данилович, всё то же добро и зло. Или уж, воля ваша, безумие.
На лице Осоргина появилось выражение недоумения. Леонид Михайлович был человеком хоть и приземлённым, но разумным, и прекрасно понимал, что подобные разговоры могут вести только праздные болтуны. Глаза же Дибича от нескольких глотков недурного коньяка или от слов Нальянова — потеплели.
— Я правильно понял? — рассмеялся он. — Вы утверждаете примат морали? — Нальянов вежливо кивнул. — Это прелестно-с. Но доказуемо ли?
— Человеку с умом? Нет, Андрей Данилович. Как ни парадоксально, человеку с умом невозможно доказать ничего, в чем он сам не хотел бы убедиться. — Нальянов глотнул коньяк, глаза его померкли. — Но знаете, я понял, что неравенство интеллектов значит весьма немного в сравнении с духовным неравенством, и высота ума — ничто перед высотой духа. Ничтожество же духа низвергнет в бездну и великий ум. Наше время не знает этого различия — и вот результат, мы уже говорили об этом: на улицу выходят люди кривой морали, ничтожного ума, а порой и вовсе душевнобольные, метают бомбы в людей и стреляют из пистолетов, общество же, заразившееся кривизной мышления, аплодирует.
