– Богат ли твой род?
– Да.
– Это хорошо. Ты немедленно вернешься к себе и сделаешь следущее…
Повернув укрытое капюшоном лицо в сторону клирика, колдун насмешливо хмыкнул – после чего у Станислава отказал еще и слух. Впрочем, он довольно скоро вернулся:
– …тому, кто покажет тебе этот знак.
На затянутой в перчатку (черную!) руке незнакомца, якшающегося с темными силами, сверкнуло небольшое кольцо с затейливым рисунком на ободке.
– Пока же храни наш покой.
Пару раз моргнув, магнат вернулся к нормальному виду, после чего твердым шагом покинул комнатку. Упал с головы капюшон, стек на пол темный плащ, являя свету тяжелую гриву серебряных волос и мягкую полуулыбку на красивом лице, знакомом кардиналу-епископу лишь по чужим словам и описаниям.
– Посмотри мне в глаза, Станислав Гозий…
В первый мартовский день московское подворье князей Старицких, обычно оживленное и полное служилыми людьми, словно вымерло – не было на нем ни помещиков, ни вечно суетливой дворни, а одни лишь плакальщицы в траурных одеяниях.
– Да на кого же ты нас поки-инул!..
Причиной тому были сороковины[59], справляемые по князю Владимиру Андреевичу. Умер он внезапно, во время охоты – только-только приладился с рогатинкой на матерого медведя-шатуна, как вдруг страшно побледнел, схватился за сердце и упал навзничь, за малым не попав на клык и коготь дикого зверя. Ближники, конечно, разом навалились, не дали медведю добраться до тела, вот только довезти своего господина живым до ближайшего священника им было уже не суждено… Так и отошел, без исповеди. Хорошо хоть, что пошедшие было по Москве слухи о том, что князь-де умер от страха, великий государь Иоанн Васильевич угрозой гнева своего и опалы смог пресечь. Не от страха! А от печали, тоски-кручины сердешной по угасшей в прошлом году инокине Евдокии, до пострижения бывшей матерью-княгиней Ефросиньей Старицкой[60].
– Да как же мы без тебя-а!..
Вообще, начало года семь тысяч семьдесят пятого от Сотворения мира[61] для правителя северной Руси ознаменовалось тяжкими потерями – умер от нутряного жара верный любимец князь Вяземский, не уберегли себя от скоротечной чахотки несколько думных бояр… А ежели из Кирилло-Белозерской обители по тревожным вестям не успел бы вернуться в Москву наследник трона, то царь лишился бы и князя Михайлы Воротынского, и еще одного своего родича, троюродного племянника Бельского. Ох как тогда свирепствовали каты Разбойного приказа! Как пытали схваченных по подозрению в потраве государевых людей, крутили да тянули им все жилочки! И вроде бы не зря – раз уж князья Шуйские едва не познакомились с топором палача, лишь в самый последний миг вымолив себе пострижение в монахи. Нет, официально их приговорили за растрату казенного серебра и наглое воровство при строительстве засечных черт, но кто же отправляет на плаху за подобные мелочи столь родовитых вельмож? Никто. Да и Дума боярская не дала бы свое согласие на казнь без веских оснований. И уж тем более никто не отписывает за обычное лихоимство родовые вотчины в казну, а часть драгоценной утвари и меховой рухляди передает семействам покойных думных бояр. Слава богу, что великий государь Иоанн Васильевич был милосерден и отходчив и указал не трогать сыновей опальных Шуйских – они-де за отцов не в ответе. Больше того, он даже пожаловал их новыми вотчинами. За Камнем Уральским.
