– Джованни, Джованни!
Отбросив палитру и кисти, он бросился вниз по лестнице, распахнул дверь в столовую:
– Маджия, что случилось?
– Джованни, смотри! – Лицо молодой женщины с черными волосами, затянутыми жемчужной сеткой, лучилось удивлением и восторгом, в глубоком вырезе золотистого корсажа вздымалась и опадала смуглая грудь. – Смотри, он пошел!
В центре комнаты, широко расставив ноги и раскачиваясь, стоял большеглазый розовощекий малыш.
Джованни упал на колени и протянул руки:
– Рафаэлло, сын мой, иди ко мне!
Малыш просиял и приподнял пухлую левую ножку… Художник Каминка нагнулся к табличке и прочитал: «Христос, поддерживаемый двумя ангелами. Джованни Санти, 1484 год».
* * *
Художник Каминка протер глаза – последнее время они все чаще слезились, – улыбнулся, встал со скамейки и, бросив прощальный взгляд на зачарованный сад Ливии Друзиллы, вышел из зала. Он довольно долго бродил по этажам, разглядывая мозаики, фрески, скульптуру, пока не дошел до временной выставки фресок виллы делла Фарнезина. Это были уцелевшие куски штукатурки с изображениями непритязательных жанровых сценок. Он внимательно, невольно улыбаясь, разглядывал их, пока не дошел до не совсем обычного фрагмента. На нем в профиль были изображены закутанная в пеплос женщина и стоящий перед ней обнаженный мужчина. На ладони ее вытянутой вперед правой руки лежал его член, который она внимательно рассматривала. В этой сцене не было никакой эротики, никакой фривольности. Она была исполнена тишины, доверия и странной серьезности. И там, перед этим чудом сохранившимся реликтом ушедших времен, художник Каминка понял, почему его всегда так тянуло в сад Ливии, к фрескам Помпей, к греческим мраморам, к римской бронзе – ко всему тому, что было известно ему под названием «античный мир». Это был вовсе не идиллический мир. В нем было много жестокости, много горя, много бед. Но одного в нем не было – в нем не было греха. А потому все, все на свете – и осьминоги, и диковинные рыбы, которых он только что видел на мозаиках, деревья, цветы и птицы сада Ливии Друзиллы, совокупления на фресках помпейского лупанария и этот член на ладони женщины, – все это было природой, ее частью, а значит, было интересным, привлекательным, загадочным и прекрасным. Грех был привнесен в этот мир позже хмурыми, серьезными людьми, изгнавшими из него невинность, улыбку, доверчивость и тем самым уничтожившими его, превратив в мир вещей постыдных и предосудительных, мир ханжества и лицемерия, мир несвободы.
